Под потолком булькали голоса и висел чад – пухлое одеяло пара и дыма, над которым трудились несколько сковородок и кастрюль сразу. Пахло жареной едой. Все раскраснелись. Колбасок, котлет и пирожков было столько, что тарелок и мисок не хватило, и мясо клали на обрывки газет. Ели женщины и дети, ели кошки. Губы лоснились, рты жевали. Урчали объевшиеся кошки.
Шурка на еду уже смотреть не мог: ему казалось, что последний пирожок застрял в горле. Или это был кусок котлеты?
– Ешьте, ешьте. Ну еще кусочек, – уговаривали всех Пиджак с женой.
Неандертальская соседка раскраснелась, глаза ее блестели. Она ткнула Таню локтем в бок. Таня отодвинулась, но тут же поняла, что соседке просто поговорить охота.
– Я это, – дружелюбно начала она, – иду, лопата на плече. Все бабы, значит, идут. Мы идем.
– Да слышали уже! – крикнула с другого конца стола соседка с косой, уложенной вокруг головы.
Шурка и на косу смотреть не мог – она тоже напоминала колбаску. А соседка с косой не унималась:
– Хватит! Аппетит только портишь.
– Твой испортишь, как же, – заткнули ее.
Здесь, видно, все друг друга давно и хорошо знали.
– Она не слышала! – махнула в сторону Тани вилкой Коровья Нога. На вилке был кусок котлеты. – Слышишь? – соседка снова ткнула ее в бок. – И тут он прямо к земле – вжик! Аж кресты на крыльях видать, черные. И харю его. И все по канавам – прыг! А он – бабах! Мне только землей по спине сыпануло.
Шурка слушал с волнением.
– Самолет? Немецкий?!
Соседка кивнула. Ей льстило внимание.
– А модель какая? – не унимался Шурка. – Мессер? Юнкерс?
– Да откудова мне его, дьявола, знать? Шпионка я тебе, что ли, немецкая? Кресты только – во!
– Шурка, иди в комнату, – неожиданно прервала его тетя Вера.
Он гордо послушался.
Соседка будто не заметила.
– Ну, думаю, пришиб. Трогаю башку – нет, вроде цела.
– Где это вас так? – сочувственно спросила тетя Вера.
– Да нас за город траншеи копать возили. Тут он и вынырнул, фашист проклятый. Я не растерялась, – подхватила она историю с прерванного конца, – прыг наружу. А корову, значит, убило.
– Скажи спасибо – корову по башке двинуло, а не тебя! – захохотала соседка с треугольными бровями, еще больше раздувая ноздри.
Соседка в очках на нее покосилась. Она одна не говорила ни слова – после того, конечно, как убедилась, что бактерий не видно. И единственная из всех ела вилкой и ножом.
– Корову? – перестала жевать Таня.
– Разорвало прямо! – оживилась соседка. – Да ты ешь, ешь. У меня мяса еще полно… Все «ах», «ох»… А я думаю: чего ж добру пропадать? Хвать! На мое счастье, грузовик до города ехал. Ну что-то шоферу за подмогу пришлось отдать. Но… Припасов наделаю.
Таню передернуло. Тетя Вера сделала ей страшные глаза.
Женщина с тоской оглядела стол:
– Да вы ешьте! Ешьте! Всё ешьте! – крикнула она. И опрокинула в себя рюмку.
Лица соседей выражали разное.
– Везет некоторым, – протянула одна, скрестив руки на груди.
– Ишь ты, прямо за городом, значит, уже палят, – тихо сказал кто-то.
Все тотчас умолкли, тихо обступив эту мысль, как неразорвавшуюся бомбу.
– Но в город-то фашист не сунется! – как-то слишком громко и радостно объявил усач. И стол опять зашумел.
Даже для Бублика завернули угощение. И он тотчас залез с косточкой под диван.
– Она добрая, – сказал Бобка, слушая, как Бублик хрумкает. – Вот с Бубликом поделилась.
Шурке казалось, что он больше не захочет есть никогда.
– Она странная, – Таня вспомнила подслушанный разговор Коровьей Ноги с мужем.
Приятно было снова оказаться дома.
– Гораздо важнее, как люди поступают, а не что они при этом думают, – возразила тетя Вера. – Эта женщина могла все мясо продать потихоньку. Или даже выбросить. Но она поделилась с нами, совсем незнакомыми ей людьми. Потому что война.
– Не знаю, – пожала плечами Таня.
«Значит, война делает людей лучше?» – подумал Шурка. И понял, что принял верное решение. Так будет лучше всего.
– Ты чего? – спросил его Бобка. – Живот болит?
Глава 18
Первое объявление Шурка заметил утром у парадной. Оно шевелило лепестками, которые полагалось оторвать. «Найден плюшевый мишка, коричневый, без глаза», – строго сообщал остренький Танин почерк. Ни один лепесток с их адресом не был оторван.
«Ищи-ищи, Танечка», – беззлобно подумал Шурка.
Вечер был по-летнему светлым, когда он направлялся на чердак, перехватив железяки поудобнее. Еще одно беленькое объявление окликнуло Шурку с угла, все его бумажные пальчики тоже были на месте. Еще бы: женщина-голубь со своим сынком и мужем в голубой фуражке наверняка уже давно были у родственников. И даже успели им надоесть.
На мгновение Шурку укусила совесть. Скоро! – на бегу объяснил он ей. Совсем скоро! Скоро все будет позади. И тогда он вспомнит об этом с улыбкой.
В его жизни теперь сияла цель. Благородная. О ней крикнул Шурке со стены дома плакат. На плакате щетинились штыки. У Шурки загорелись щеки. Скоро! – как бы ответил он кричащему изображению. Скоро конец вранью и позору. Скоро подвиги и слава.
Шурка отогнул тайную доску и пролез в щель.
В сарае густо и крепко пахло дровами со всего дома. Его новый друг, Витька, уже дожидался.
– Приве-е-етик.
Шурка рассказал последние новости.
– Вот поэтому, Витька, бежать надо как можно скорее. Пока в школу не сослали.
О том, что война кончится со дня на день, говорили все. Соседи, дворник, радио.
– Первое сентября ведь прошло, – возразил Витька.
– Дурак, в школу в любой день отправить могут. А как только война кончится – тем более.
В школу не хотелось.
Он горкой высыпал спички перед своим новым другом.
Познакомились они на крыше. Витька высматривал, не блеснет ли где ракета, пущенная диверсантом. Когда Витька увидел Шурку там, на крыше, он очень обрадовался: решил, что Шурка диверсант. Было бы здорово такого поймать.
С этим Шурка был полностью согласен.
Несколько ночей они потом промерзли на крыше вместе, но зря. По небу изредка шарили прожектора – ощупывали, не летит ли немецкий самолет. А самолет все не летел. Диверсанты тоже как сквозь землю провалились.
И потому новый план привел Витьку в восторг. Шурка не стал объяснять ему причины.
