– Как учила тебя дорогая усопшая мать, – предполагаю я.
Мэдден попадается на удочку, в восторге от того, что я подкинул ему связку со следующей частью его речи. Его жирное картофельное лицо сияет радостью счастливого совпадения.
– Да, в точности, паренек. Там, откуда я, люди заботятся о своих семьях и делают то, что велит мамочка.
– Все, что она им говорит?
Майк целует палец и гладит им фотографию, прикрепленную к его лацкану.
– Вплоть до буквы. Моя мама была мудрым человеком. Порой я думаю, что эльфы поделились с ней магией.
Двое из мальчиков Майка начинают мычать «Сердце мое за морем, в Ирландии» настолько тихо, что, может статься, мне это лишь чудится.
– Моя мамуля вырастила нас восьмерых на три шиллинга в месяц. Восьмерых!
Обуреть. Даже Джон Фицджералд Кеннеди не удостоился столь непомерно размалеванных посмертных славословий.
Я наседаю на Ирландца.
– А, разумеется, она всего лишь была святой.
– Была. – Майк шмыгает носом. – А я даже не смог ее похоронить.
Меняет галс в мгновение ока. Наш Майк просто живчик.
– Зато я могу похоронить тебя. – Он склабится, хотя на щеках еще не просохли слезы, пробирающиеся вдоль морщин. Его физиономия напоминает ирригационные каналы в рисовой каше. – Ты угрожал моей семье.
Я вижу, куда он клонит. Это классическое самооправдание. Майк не воспринимает себя как монстра, так что должен изложить свои резоны, на случай если Господь смотрит.
– Майк, прежде чем ты завернешь меня в пластик, я должен тебе кое-что показать.
– Правда? Ты не собираешься маяться фигней, паренек? Я не в настроении. Уже минул полдень, а я еще ни разу не спустил.
Я медленно извлекаю телефон.
– Майк, ты должен посмотреть это. Твоя мама хотела бы, чтобы ты это посмотрел.
Мэдден выхватывает телефон у меня из руки толстыми пальцами.
– Сотовый телефон? У мамы сотового телефона отродясь не было.
– Да не телефон, – говорю я. – На нем есть видеосообщение, стоит на паузе. Просто коснись экрана.
Насупленные брови Майка подразумевают, что такую важную персону, как он, не следует утруждать прикосновением к экрану, а на случай, если его хмурый взгляд поймут неправильно, Майк заодно озвучивает:
– Гребаные крохотные телефончики. В лом возиться, клянусь Иисусом. Кучка синезубой онанизации.
Онанизации? Неохотно признаю, что впечатлен.
Келвин, зашикав Мону в гримуборную, возвращается как раз вовремя, чтобы предложить свои услуги по аудиовизуальной части.
– Мистер Мэдден, – говорит он. – Я могу перекинуть это на большой экран, как два пальца обоссать.
Майк швыряет телефон ему:
– Валяй, паренек. У меня от этих приблуд зубы сводит. После VHS я за ними больше не слежу.
Пока Келвин мылит видеофайл на свой «Макбук», я мило улыбаюсь человеку, сердце которого вот-вот вырвет из груди и проволочет по асфальту HD-призрак его собственной матери.
Не самый ли это жестокий поступок в моей жизни?
Возможно.
Но справедливости ради надо сказать, что я подвергся жестоким провокациям. Время от времени я делаю штуки, которые поначалу особого впечатления не производят, но закольцовываются в памяти, чтобы преследовать меня годами. Вплоть до этого момента номером один среди актов жестокости, когда-либо свершенных Дэниелом Макэвоем над другими людьми, был летний вечер в армейском учебном лагере Керраг в графстве Килдэр, когда я подбил сослуживцев устроить темную салабону из Донегола за то, что тот испортил время отделения на полосе препятствий. Челюсть у парня сломалась, и сломал ее мой пинок. Я почувствовал, как кость подалась под моим ботинком и хрустнула. Я так в этом и не признался. Пусть вина ляжет на плечи всей группы. Донегольца комиссовали, так что, может статься, я спас ему жизнь, вот что я твержу себе.
Ты не бесхребетный задира. Ты спас ему жизнь.
Фуфло. Я сам выбрал. Пошел легким путем.
Я Не Такой Уж Плохой. Нет, нет, нет.
По-моему, того паренька тоже звали Майк.
Неужто знамение? Не следует ли мне дать Ирландцу Майку амнистию?
Я гляжу в глубоко посаженные глазки соискателя на звание крестного отца, и мне приходит в голову, что он, наверное, обрушит на Софию молот собственной рукой.
В жопу милосердие. Я должен выкарабкаться из-под этого типа.
– Где, к чертям, это видео, Келвин? – надувает губы Майк. – У меня дела, знаешь ли.
Власть делает взрослых мужей детьми. Мой папочка был такой же. Его уловка состояла в том, чтобы накрутить себя по полной программе, а уж затем изобрести хлипкий повод для этого. Он не мог просто дать выход ярости, потому что был злобным ублюдком. Нет, ему требовались оправдания, и помоги Бог всякому, кто посмеет оспорить его резоны. Помню, он пришел домой с бегов с грозовой тучей на плечах, проставив уйму денег на клячу, налетевшую на первый же барьер и сломавшую шею. Обвинил мать во флирте с молочником и дал ей яростную затрещину, или подачу сверху, как он частенько называл этот удар, когда пара-тройка стопок грела ему кишки.
Молочнику на нашей улице было восемьдесят семь лет, и у него была самая натуральная деревянная нога. Десять лет я считал, что этот мужик – пират в отставке. Нынче деревянных ног уж не увидишь. В наши дни куда ни плюнь, сплошь углеродное волокно.
Может, причина в мыслях об отце, но я вдруг впадаю в тихую ярость.
– Эй, Майк, – говорю я. – Прежде чем мы посмотрим это видео, я хочу, чтобы ты знал: как бы там ни повернулось, я с твоим говном завязал.
Майк толком не знает, как реагировать. Хочет отделаться смешочками, но, по-моему, слышит сталь в моем голосе.
– Правда, паренек? Завязал с моим говном, а? Это возможно. Это вполне возможно.
Я не отзываюсь ни словом, но готов выскочить из кресла, потому что велик шанс, что как только кино пойдет, Майк слетит с катушек.
– Поехали, мистер Мэдден, – сообщает Келвин, даже не догадываясь, что скоро он будет легендарным казненным вестником. – Видите, я просто приложил это видео к письму и отправил его с телефона на мой компьютер. А поскольку у вас тут есть Wi-Fi, это ноль проблем в буквальном смысле. А так долго – из-за размера видео; я не хотел его сжимать, жертвуя качеством, потому что мы выводим его на большой экран.
Судя по виду, на Майка это объяснение нагнало такую скуку, что того и гляди голова скатится с плеч.
– Дети, – говорю я, и Мэдден взглядом отвечает: «Уж мне-то не рассказывай».
Хорошо, что мы контактируем. Это определенно наш последний шанс.
