Парнишка в камере, шепчущий: «Мы не можем летать по воздуху в деревянных кораблях».
Похоже, они не собираются плыть по воде.
– Батюшки мои… – шепчет Шара.
* * *
Сигруд слышит какое-то лязганье и резко поднимает голову. И быстро переключает внимание с дорог, ведущих в долину, на шесть кораблей, что все еще пришвартованы к земле. На мачтах поднимают паруса и что-то растягивают с левого и правого борта.
Странные на этих стальных мачтах паруса: Сигруд много всяких на своем веку повидал, но эти, похоже, рассчитаны на ветра невероятной силы. Однако штук, которые натягивают по бортам этих кораблей, Сигруд в жизни еще не видел. Они длинные, широкие и тонкие, с кучей вращающихся деталек. Они напоминают ему рыбьи плавники, а вообще, впору решить, что это…
– Крылья, – тихо произносит он.
Он наблюдает за тем, как реставрационисты снаряжают корабли.
«Начинай действовать, – сказала Шара, – когда действовать начнут они».
А они ведь начали действовать, разве нет?
Сигруд проверяет, в ножнах ли кинжал, и начинает осторожно спускаться вниз.
* * *
Новый Мост через Солду оплетают леса. Сайпурские краны под надзором сайпурских инженеров укладывают в холодные воды реки огромные плиты основания. Континентцы наблюдают за процессом с берегов и крыш ближайших домов: эта демонстрация мощи производит на них сильное впечатление.
У Шары в голове толкутся мысли, она все еще пытается осмыслить посетившее ее озарение: «Такие корабли можно построить где угодно, где угодно пришвартовать, и никто, никто вообще не будет ждать нападения с воздуха».
А еще ее грызет, подобно червю, другая мысль: «Но, если Воханнес заодно с реставрационистами, зачем им нападать на его дом?»
А вот и он сам – так что этот вопрос Шара сможет задать Вотрову лично. Тот сидит на скамейке, элегантно скрестив ноги и сложив руки на коленях. И смотрит вниз, туда, где прогуливается публика. Не на нее. На Во не обычная для него экстравагантная одежда – он опять надел темно-коричневое пальто и черную, под горло застегнутую рубашку, прямо как в ту ночь, когда они сражались с Уравом.
Она вспоминает, что сказал Сигруд: «Он даже одет был не как обычно, а как забитый монашек».
Она оглядывает толпу. Рядом с Воханнесом никого нет. А он, похоже, ее заметил. И тут же отвернулся, так что она видит теперь только его затылок…
– Да что с тобой такое, Во? – спрашивает она, подходя ближе. – Ты болен? Ты рехнулся? Или ты действительно все это загодя спланировал?
Он поворачивается к ней и улыбается. И тут она замечает, что при нем нет трости.
– Счастлив признаться, что да, спланировал загодя, – весело отвечает он.
Шара застывает на месте: теперь она видит, почему он отворачивался.
Лицо очень похоже: та же квадратная сильная челюсть, та же обаятельная улыбка. Вот только запавшие, словно бы вдавленные глубоко в череп глаза, темные, почти черные.
Времени на раздумья нет – она разворачивается и бежит прочь.
И тут кто-то – а точнее, невысокий парнишка совершенно безобидного вида – подскакивает и выставляет ей подножку. Она падает на землю.
Незнакомец встает со скамьи и подходит к ней, любезно улыбаясь.
– А я-то думал: придешь ты, не придешь, – говорит он, – но решил, что если напишу про товос-ва – дело в шляпе. В конце концов, именно я его научил этой игре. Весьма приятно, что это сработало!
Она пытается подняться. Незнакомец что-то бормочет и делает в ее сторону какой-то жест. Над ухом что-то громко щелкает, как кнутом. Она смотрит вниз и понимает, что стала полностью прозрачной: сквозь ноги, точнее, то место, где должны быть ее ноги, прекрасно видно камни мостовой.
«Кладовка Парнези», догадывается Шара. И тут же кто-то прижимает к ее рту тряпку: ноздри наполняются удушливыми парами, глаза заволакивает, и ей разом становится трудно стоять.
Она падает им на руки. Сколько их? Двое, трое? Незнакомец – Воханнес, который оказался не Воханнесом, – вытирает нос.
– Очень хорошо, – говорит он. – Пойдемте.
Они несут ее вдоль берега реки. Пары все больше туманят голову. Она думает: «Почему никто не бросается мне на помощь?» Но зеваки лишь с любопытством провожают взглядом мужчин, которые идут так, словно несут что-то тяжелое и невидимое.
А потом Шара сдается. Пары сгущаются, и она засыпает.
За снежными холмами,
У замерзшей реки,
За ближней рощей
Я буду ждать тебя.
Я всегда буду ждать тебя там.
Мой огонь не погаснет
Светом среди холода,
Станет светом для тебя и меня,
Ибо такова сила моей любви.
И хотя иногда кажется, что меня нет,
Знай, что мой костер всегда рядом
С теми, кто любит
И готов делиться любовью.
Книга Красного Лотоса, часть II, 9.12–9.24
Семейные связи
Она приходит в себя и видит гладкую серую стену. В легкие затекает струйка воздуха, и тело заходится в приступе кашля.
– Ага! – весело кричит кто-то. – Батюшки! Да она никак очнулась!
Шара перекатывается на другой бок, в голове плещутся туман и дурман. Она в пустой комнате без единого окна, и все-таки эта комната кажется ей смутно знакомой.
В комнате две двери: одна закрытая, другая открытая. Незнакомец стоит в проеме открытой двери. Теперь на нем традиционная колкастанская роба. Он улыбается, но глубоко сидящие глаза поблескивают, как влажные камушки.
– Я действительно не понимаю, – тянет он, – что он в тебе нашел.
Шара медленно смигивает. «Хлороформ, – так же медленно вспоминает она. – Еще час ждать, пока в голове прояснится…»
– Ты, насколько я вижу, обычная мелкая сайпурочка, – брезгливо продолжает незнакомец. – Низенькая, коричневая, как грязь, – точнее, коричневая, как глина, – вот как следует о вас о говорить. Цвет земли, мускусный и мерзкий, неестественно темный для плоти. И нос у тебя крючком, и подбородок, как у всех у вас, безвольный. Запястья тоже типичные для вашего племени: тонюсенькие и хрупкие. Руки волосатые, непривлекательные, как и остальное твое тело. Да уж, полагаю, тебе приходится частенько бриться, и все равно, сколько ни скребись – твое тело даже в сравнение не идет с освященной плотью женщины из Святых земель. Груди у тебя не болтаются мешками, как часто случается у самок вашей породы, но на них и смотреть не стоит – их почитай что и нет. А уж глаза у тебя, милая… Ты только посмотри на эти очки. Ты без них хоть видишь, а? Я даже представить себе не могу, каково это? Быть таким малорослым уродцем, случайным выкидышем природы? Какая же грустная у тебя жизнь – ведь ты существо из земель праха, человечек из глины…
