Об отце я знаю немного. Дед мой по отцу жил с женой в деревне Липки Корнинского района Житомирской области. В молодости служил в лейб-гвардии в Петербурге. Происходил по слухам из окрестьянившихся шляхтичей, что не позволяло ему ни подняться до уровня сельского мироеда, ни податься в батраки. Поэтому к известному Великому перелому он пришел крестьянином-середняком и раскулачиванию не подвергся. Сыну его как представителю победившего класса была при новой власти обеспечена зеленая улица. В 1932 году он без проблем окончил филологический факультет Винницкого пединститута и получил назначение в ту же самую школу, куда попала по распределению мама. Поженились они весной 1933 года. И вот передо мной их фотография, сделанная в день регистрации брака. Мои родители красивы. У них открытые, одухотворенные, не омраченные горем лица. Если бы они только знали, какая судьба уготована им!
Моя мама умерла, когда мне было полтора года, а ей 23. Тетя Вера говорила, что от воспаления легких. И сердце было слабое. В 1936 году отец женился вторично на красивой девушке по имени Ядвига, тоже учительнице. А еще через год отца арестовали. Так я остался круглым сиротой.
Арест отца и обыск в нашей квартире я проспал. И слава Богу. Последующие несколько месяцев моей жизни протекали в доме отцовых тестя и тещи. Детей в этой семье было много. Братья и сестры мачехи приняли меня в свою компанию сразу и без церемоний. Никто из них ни разу не обидел меня. Я думаю, что в данном случае мне просто повезло, и я попал в семью хороших людей. К чести Ядвиги надо сказать, что она, будучи очень красивой женщиной, ждала отца до тех пор, пока не получила официального извещения о его смерти. Такая бумага пришла лишь после войны, а умер отец в 1942 году в одном из лагерей Гулага, расположенном в Республике Коми. Было ему тридцать три года.
В 1990 году, в день ухода на пенсию, я зашел к своему кадровику и попросил его показать мне справку на отца. Кадровик почесал затылок, крякнул, но достал-таки заветную папку из моего личного дела. Это было коротенькое заключение, написанное сотрудником Хмельницкой прокуратуры уже в 50-е годы. В заключении говорилось, что в тридцатые годы троцкистской организации в г. Красилове не существовало, и потому отец не мог быть участником такой организации, следовательно, он подлежит реабилитации. Справку о peaбилитации отца добывала тетя Вера. Она вручила мне этот столь много значивший для меня документ в 1957 году. Но между 1937 и 1957 годами пролегли двадцать лет, и все эти двадцать лет мне приходилось врать при сочинении автобиографий и заполнении анкет. Врать приходилось тете Вере, ее мужу Николаю Ильичу и еще миллионам других наших сограждан.
После ареста отца мои родственники стали прикидывать, что со мной делать дальше. Ведь я был не просто живым существом, я был сыном врага народа и, значит, мог принести людям, меня приютившим, массу неприятностей. Не знаю, почему родители отца не взяли меня. Может, побоялись, что старые уже и не успеют поставить малого пацана на ноги. Бабушка Женя жила в коммуналке с матерью и сестрой. У них не было лишнего места. Оставалась еще тетя Вера.
И теперь я чувствую себя обязанным рассказать об этом человеке, сыгравшем в дальнейшей судьбе роль весьма значительную, если не определяющую. Тетя Вера, как я уже писал выше, начала работать с восемнадцати лет. В этом же возрасте вышла замуж. По большой любви, между прочим. Через год у нее родилась дочь Люся. Моя двоюродная сестра умерла в двенадцать лет от скарлатины. Это было тяжелейшим ударом для тети Веры. Больше она не могла иметь своих детей, поэтому постоянно занималась воспитанием чужих. С родственниками мужа отношения у нее сразу не сложились. Муж был коммунист, брат его работал в ЧК. Дочь попа не пришлась им ко двору. Она отрицательно влияла как на карьеру мужа, так и на карьеру его брата. В итоге – серия стычек и разрыв. В конце 20-х годов тетя Вера работала ответственным секретарем в козелецкой районной газете. На работе ее ценили. Она была абсолютно грамотна и обладала журналистской жилкой. Такие люди тогда на дороге не валялись. Однако, в конце концов, кто-то вспомнил о тетином происхождении, и редактору было предложено уволить дочь священника из партийного органа массовой информации. Редактор уволил ее по собственному желанию с блестящей характеристикой. Тетя Вера сообразила, что надо уехать далеко-далеко, туда, где ее никто не знает. Оставив дочь у бабушки Жени, она поехала в Киев и села там вечером на первый подвернувшийся поезд, а на следующее утро проснулась в большом красивом городе, привольно разбежавшемся по крутым холмам над тихой широкой рекой. Это был Ростов-на-Дону. В Ростове тетя сразу устроилась в какое-то издательство. Это была хорошая работа. Платили неплохо и продовольственные карточки давали. Да и город был теплый, приветливый, зеленый, щедрый дарами юга. Одним словом, можно было начинать новую жизнь. А почему бы и не начать ее сызнова, если тебе только двадцать пять лет? Ан нет! Тетя Вера была слишком грамотным корректором, и ей стали поручать самую ответственную работу. Вопрос стал о допуске к секретам. Тут ЧК и занялась тетиной проверкой. Ее моментально вывели на чистую воду и потихоньку уволили снова по собственному желанию и снова с блестящей характеристикой. Тетя Вера несколько дней бродила по Ростову с мыслью о самоубийстве, но потом вспомнила, что у нее есть еще одна специальность – учительская. Она зашла в областной отдел народного образования, рассказала там все как есть и попросила направить ее на работу в какой-нибудь медвежий угол, где о ней никто никогда не вспомнит. Медвежий угол для нее нашелся быстро. Это было село Миллерово. Не следует путать его с городом Миллерово на севере Ростовской области. Сельцо это расположено не так уж далеко от Ростова и других городов, но в те годы являло собой место достаточно дикое. Самым мощным культурным очагом в нем была начальная школа, которая с минуты на минуту могла превратиться в семилетнюю.
Вслед за тетей Верой в Миллерово приехал Николай Ильич Казачок, тоже лишенец. Отец его был то ли царским, то ли белым офицером, а мать происходила из семьи купца второй гильдии. Николай Ильич встречался с тетей еще в Козельце. Однажды ночью кто-то разбросал по городу антисоветские листовки. Николая Ильича арестовали. Тогда тетя пошла в ЧК и наврала, что он ту ночь провел у нее. Его отпустили. Этот эпизод сблизил их еще больше. Когда тетя уехала в Ростов, они начали переписываться, а в Миллерово решили пожениться. Голодный и холодный 1932 год стал годом их счастья.
Вот и закончил я повесть о своей родне, попавшей под каток революции и частью погибшей, частью уцелевшей для того, чтобы верой и правдой служить новой власти, а точнее, не новой власти, но прежнему и вечному своему Отечеству. Родина! Непутевая ты, моя Родина! За что же так беспощадно карала ты нелюбимых детей твоих?! Помни: дети твои никогда не держали на тебя зла. Они любили тебя всякую. Они согревали и спасали тебя, расхристанную, поруганную, недужную, они плакали от счастья, когда была ты в зените могущества и славы, они спасут тебя снова и снова, куда бы ни увлекли тебя сукины сыны, ставшие волею судеб твоими правителями.
Если бы кадровик, оформлявший меня на службу в ЧК, знал о моих предках всю правду, впервые изложенную на этих страницах, то последние волосы на его лысине встали бы дыбом от ужаса! «Кого же это мы берем в святая святых?» – завопил бы он. И зря! От казака Петра Иваницкого пошла по Руси целая плеяда учителей, врачей, инженеров, ученых, священнослужителей, военных. Я могу поклясться, что ни одного предателя среди них не нашлось. Предатели рождаются от босяков, не помнящих отцов и дедов своих и проигрывающих уркам на крышах вагонов последние трусы, а также от чужаков, для кого Россия не кожа, которую нельзя сбросить, а очередной модный костюм, легко заменяющийся другим, более изысканным и богатым.
