Меня в Чечено-Ингушском Комитете госбезопасности приняли хорошо как молодые, так и старые чекисты. Более того, я почувствовал, что окружен постоянным добрым вниманием. Там был хороший коллектив. Настоящие крепкие мужики. Негодяев среди них не помню.
В первый же день моей работы в ЧК меня экипировали, вооружили пистолетом Макарова и выдали удостоверение, из которого следовало, что я являюсь лейтенантом и оперуполномоченным, а также имею право на хранение и ношение огнестрельного оружия. Кое-что из униформы пришлось шить в военном ателье. Это было сделано быстро. Во всяком случае, Первого мая я уже стоял разряженный, как петух, у трибуны, на которой возвышалось правительство Чечено-Ингушетии, приветствовавшее протекавших мимо демонстрантов.
Меня ознакомили с теми параграфами Уголовного кодекса, которые предусматривали ответственность за разглашение государственной и военной тайны, после чего отобрали соответствующую подписку. Пришлось еще раз расписаться и под текстом воинской присяги. Я уже делал это ранее при присвоении офицерского звания.
Огромное количество государственных и ведомственных секретов посыпалось на меня, будто из дырявого мешка. Петр Иванович хорошо понимал мое состояние. «Если захочешь поделиться с кем-либо нашими тайнами, пойди в поле и расскажи все ветру. Человеку не рассказывай ничего!» – говорил он. Постепенно я привык к секретам, перенасытился ими и научился сразу же забывать о них, выйдя из здания Комитета.
Один из секретов лежал в большом дерматиновом конверте на столе Погодина, когда я впервые перешагнул порог его и своего служебного кабинета. «Вот с этого и начнем», – сказал Петр Иванович, натягивая тонкие перчатки и вытряхивая на стол содержимое пакета. Это были обыкновенные письма в обыкновенных почтовых конвертах. «Не смотри на меня как на нарушителя Конституции, – продолжал он. – Мы читаем чужие письма, но тайну переписки гарантируем».
У обывателя сложилось мнение, что КГБ читал чуть ли не все письма подряд. Это глубочайшее заблуждение. Читалось мизерное количество писем от их огромного общего вала. Это были, в первую очередь, письма лиц, находящихся в оперативной проверке и разработке, а также письма, вызывавшие подозрение своим внешним видом. Контролировалась также входящая и исходящая заграничная корреспонденция. В первой содержалось много пропагандистских материалов, которые конфисковывались и уничтожались. Вторая просматривалась на предмет предупреждения возможной утечки секретов. К сказанному должен добавить, что получить санкцию на перлюстрацию переписки гражданина СССР было не так уж просто. Для этого были нужны веские основания. Так же обстояло дело и с прослушиванием телефонных разговоров. Перлюстрация существует спокон веков во всех странах. Как-то один из президентов США решил запретить ее. «Джентльмены не читают чужих писем», – заявил он. На. другой же день подали в отставку его начальники полиции и контрразведки. Перлюстрация дает порой в руки секретных служб сведения, которым нет цены. Однажды мне довелось видеть апофеоз, триумф перлюстрации. Это было в 1964 году в Киеве, когда в результате поджога сгорела библиотека Академии наук Украины. Погибли бесценные рукописи времен Руси Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Этим делом занялся КГБ УССР. Целую неделю всю исходящую переписку города Киева возили на специальных автобусах в контрразведывательную школу, где я в то время учился. Там ее читали офицеры-слушатели. Это не одна сотня человек. Все, что касалось пожара, откладывалось на отдельный стол. Поджигателя-таки нашли. Он оказался душевнобольным человеком.
Несколько слов о структуре КГБ того времени. Поскольку структура любого периферийного органа госбезопасности была повтором в миниатюре структуры Центра, то я ограничусь описанием скелета КГБ Чечено-Ингушетии. Основным подразделением этого органа в описываемый период был оперативный отдел под номером 2. «Двойкой» в ЧК всегда обозначали контрразведку. Первый номер (разведка) у нас отсутствовал. Во 2-ом отделе было 4 отделения:
1 – контрразведка (занималась разработкой иностранцев или других лиц, в чьих действиях просматривались признаки шпионажа);
2 – политический сыск;
3 – розыск скрывающихся преступников (преимущественно это были немецкие пособники военной поры);
4 – контрразведывательное обслуживание промышленных и научных объектов, а также транспорта.
Всего в отделе насчитывалось человек 40–45. Вокруг него вертелись все остальные подразделения: оперативно-техническое отделение, отделение установки и наружной разведки (слежки), следственное отделение, шифровальная группа, учетно-архивная группа, отделение правительственной связи, секретариат, группа кадров, хозяйственное отделение, отделение охраны. В районных центрах республики сидели крошечные (2–4 человека) группы чекистов. Назывались они районными отделениями КГБ. Вот, пожалуй, и все. Нас в республике было вместе с вахтерами, шоферами и уборщицами человек 150–200. Мы все знали друг друга в лицо. Мой полный титул, коим я подписывал исполненные мною документы, читался так: оперуполномоченный 1 отделения 2 отдела КГБ при СМ ЧИАССР лейтенант такой-то.
У каждой секретной службы, помимо гласного аппарата, имеется аппарат негласный, который в количественном отношении намного превышает число официальных сотрудников. Это так называемая агентурная сеть. Какой только грязи не лил обыватель на головы агентуры КГБ! Особенно в последние годы. «Стукач» тут было самым безобидным оскорблением.
К началу 60-х годов агентурно-осведомительная сеть госбезопасности сократилась во много раз. В ней были оставлены лишь наиболее ценные, необходимые для нормального функционирования органов источники. К моменту моего появления в ЧК в республике действовало не более 500–600 агентов КГБ. Правда, были еще так называемые доверительные связи и официальные контакты. Гражданин обыватель, знай и помни: ни одно дело ни в разведке, ни в контрразведке не было бы реализовано без помощи агентуры. Мы должны склонить головы перед светлой памятью тысяч агентов разведки и контрразведки, вклад которых в победу над фашизмом поистине огромен. Многие из них приняли мученическую смерть в застенках гестапо. Вечная им слава! В послевоенные годы агентура добывала ценнейшую разведывательную информацию, с ее помощью были обезврежены сотни иностранных разведчиков и шпионов. Что же касается сотрудников и агентуры, работавших по линии политического сыска, то мне всегда было жаль их. Получалось так, что они против своей воли часто оказывались втянутыми в борьбу за неправое дело. Политический сыск отстаивает настоящее, воюя не только против прошлого, но и против будущего. Единственная сфера, где я на стороне политического сыска, – это борьба с националистами всех мастей. А вообще необходимо помнить, что политический сыск никогда и нигде не смог предотвратить ни одной революции.
Хотелось бы рассказать о двух известных мне делах политического сыска. Я преднамеренно беру дела времен так называемой хрущевской оттепели. Одно из них было реализовано в Ростове в 1967 году. Группа студентов младших курсов университета организовала кружок по углубленному изучению истории СССР. Многое там подвергалось острой критике. Они даже внесли поправки в действующую Конституцию страны. Эти ребята не делали из своих собраний тайны, факультетского комсорга приглашали к себе на посиделки. Таких можно было брать голыми руками. В конце концов, их посадили, припаяв каждому приличный срок. Как же! Попытка изменения конституционного строя! Людям искалечили жизнь, а ведь это тот случай, когда можно было ограничиться простой воспитательной беседой. Второе дело касалось моего коллеги по институту Тёмина. Тёмин, человек глубоко невежественный, носил в кармане диплом кандидата филологических наук. Где он его взял, одному черту ведомо. Он был горьким пьяницей, совращал студенток и вообще действовал разлагающе на окружающую среду. Кроме того, графоманствовал – сочинял антисоветские стихи, пересыпанные площадной бранью. Одну из своих поэм послал в посылке вместе с бутылкой водки брату. Вот эта бутылка его и погубила. Сотрудник КГБ, знавший о содержимом ящика, грохнул его об пол, бутылка разбилась, после чего патриотически настроенные почтари вскрыли посылку, прочли поэму и передали ее в госбезопасность. Тёмина арестовали, судили и дали ему аж восемь лет. На мой взгляд, его следовало просто вышвырнуть из института с волчьим билетом.
