Как и всех пожилых людей, меня потянуло к местам, где прошли годы детства и юности. Захотелось посетить родину предков – Черниговщину. Родину предков жены – Грозный, мы до известных событий в Чечено-Ингушетии посещали довольно часто.
У меня в Киеве был друг – Крынин Валентин. С ним рядом прошли все три мои загранкомандировки. Он-то и взялся свозить меня на Черниговщину. В течение суток мы на его машине проехали насквозь всю Черниговскую область и вернулись в Киев. Сначала посетили Козелец – родину матери и тети Веры. Постояли у церкви дедушки Рафаила. В храме шли реставрационные работы. Войти в собор мы не смогли. Проехали мою родину – Чернигов, пообедали там у знакомых Валентина. К вечеру добрались до Мезина – большого села над Десной. За рекой уже Сумская область. Мезин, где мой двоюродный прапрадед Максим Иваницкий воспитывал будущего ученого и революционера Николая Кибальчича, ныне известен истерикам всего мира. Трудом археологов здесь открыта поселения позднего палеолита (35–10 тысяч лет тому назад). Хижины свои тутошний древний человек строил из бивней и костей мамонта, а укрывал их мамонтовыми же шкурами. В Мезине найдены древнейшие в мире ударные музыкальные инструменты, цветные росписи по кости, женские статуэтки, украшения из бивня мамонта. В Мезине богатейший краеведческий музей, где представлены сотни интереснейших находок археологов. Создатель музея – замечательный человек Василий Елисеевич Куриленко, историк и художник. Уже одно то, что он написал для своего музея портреты всех земляков, павших на войне, можно считать подвигом. Есть в музее и мемориальная комната Максима Иваницкого. С удивлением я увидел на стене большое фото тети Веры и свою собственную фотографию. Оказывается, Василий Елисеевич решил проследить судьбу потомков и родственников Максима и преуспел в этом. Тетю Веру Василий Елисеевич чтит. После ухода на пенсию она занялась сбором материалов о Н. И. Кибальчиче и Максиме Иваницком, кое-что публиковала, хотела написать книгу, но не успела. Мы с двоюродной сестрой передали в дар музею часть собранных ею материалов. К сожалению, моя встреча с Василием Елисеевичем была очень короткой. Договорились, что через год-два я приеду в Мезин снова. А через два года с небольшим я поехал в Киев, чтобы схоронить своего друга Валентина Крынина. Я стоял у его гроба в киевском крематории рядом с людьми, которые долгие годы были моими товарищами и соратниками. Мы служили одной Родине, одному делу. Теперь они стали в одночасье иностранцами. Украина только что объявила о своем суверенитете. И вдруг, когда гроб уже поплыл в черную пропасть, военный оркестр под залпы салюта грянул Гимн Советского Союза. Такова была последняя воля покойного. Офицеры взяли под козырек. Меня душили слезы. Я подумал, что слышу эту гордую и величавую мелодию последний раз в жизни. Шел декабрь 1991 года.
А годом раньше меня проводили на пенсию. Я получил от коллег великолепный адрес в кожаной папке. Адрес, который вручается пенсионеру, – это что-то вроде черной метки. Помните «Остров сокровищ» Стивенсона? Я считаю своим долгом процитировать этот документ, исполненный глубочайшей тривиальности. Вы должны его прочесть, ибо каждый из вас когда-нибудь такой получит. Итак, цитирую: «Провожая Вас на заслуженный отдых, руководство, партийное бюро и весь коллектив сотрудников подразделения выражает Вам искреннюю благодарность и признательность за безупречную долголетнюю службу в органах государственной безопасности СССР. Мы знаем Вас как принципиального коммуниста, опытного специалиста своего дела, инициативного работника, отзывчивого и скромного товарища. Находясь на различных ответственных участках работы по обеспечению безопасности нашей Родины. Вы с честью справлялись с возложенными на Вас обязанностями. Ваше трудолюбие, высокая общественная активность, деловитость, забота о воспитании молодежи, наряду с большим личным обаянием, человечностью и чуткостью, снискали Вам признание и уважение всего коллектива. Желаем Вам крепкого здоровья, благополучия, личного счастья! Просим передать самые наилучшие пожелания Вашей семье и близким».
Вместе с этим адресом коллеги вручили мне прощальный подарок – большую немецкую дорожную сумку. Недолго думая, я взял ее и отправился в Ростов, чтобы разыскать старых друзей, вспомнить вместе с ними студенческую юность и помянуть тех, кого уже нет. Ехал сухумским поездом. Вагон был грязен, раздолбан и беспризорен, как вся наша держава. Пьяный в дым проводник за всю дорогу носа не высунул из своей конуры. Чаю не было. Да и простой воды не было тоже. В Харькове в один из тамбуров запихали живого козла, который производил страшную вонь и другие неудобства при пользовании туалетом.
Я нашел в Ростове того, кого искал. Левушка Барданов, друг-приятель по общежитию и совместной работе в стенной печати, в прошлом ответственный секретарь областной молодежной газеты, был уже на пенсии. Он жил бобылем в однокомнатной квартире, писал хорошие стихи, которых не печатали, и рисовал не очень хорошие картины, пользовавшиеся спросом. Я был в Ростове четыре дня. Кажется, мы много пили в те дни. Но памятные места посетить успели. Общежитие, маленькое и старое, еще стояло на своем месте среди высотных башен, а вот Магнитогорский переулок, где я прожил четыре года и где в кинотехникуме училась великая колдунья Джуна, пропал начисто. Мы спросили у женщины лет тридцати, куда девался наш родной переулок. Она пожала плечами и ответила, что тут было так всегда. Я закручинился и почувствовал себя совершенно старым и лишним в этом мире. Потом мы пошли в университет. Постояли в вестибюле у книжного киоска, а дальше нас не пустили. Мимо неслись на верхние этажи бородатые акселераты и очень рослые, модно одетые девицы, которые знали толк в духах, кремах, румянах и помадах. Мы и наши девушки были мельче, тусклее. А до того, что было в нас, теперь никому нет дела. Когда вернулись в квартиру Льва, ему позвонили какая-то армянка и сказала, что хочет приобрести его копию известной картины Левитана, выставленную в одной из городских витрин.
– Только мальчика нарисуй под березкой, – просила она.
– Какого мальчика? – удивился Лев.
– Моего сына.
– Хорошо, нарисую, – печально согласился мой друг и потянулся за бутылкой.
На прощанье Левушка подарил мне один из своих натюрмортов. Вернувшись в Москву, я повесил его на кухне. Он полдня у меня перед глазами. Под Левушкиной картиной я и написал эту книгу.
Постой, скажет читатель, ты пытаешься увильнуть от ответа на один очень важный вопрос: что ты думаешь о нынешнем режиме и о наших последних правителях? О моих политических убеждениях я уже писал выше. А правители… Горбачев мне глубоко отвратителен. Что-то склизкое, холодное. Вроде моллюска. Говорят, Горбачеву можно все простить за то, что он, де, отпустил нас на волю. А кому нужна свобода ценой нового рабства, нищеты, всесветного позора, унижения, предательства и духовной опустошенности? Когда были выборы в Верховный Совет СССР, голосовал за Ельцина только потому, что Горбачев мне обрыдл. Но на выборах президента России я уже за Ельцина голосовать не стал. И вот почему. В своей автобиографической книжке Ельцин пишет о том, что в юности любил путешествовать по России на крышах вагонов вместе с уголовниками. Однажды он проиграл уркам в карты последние трусы и даже жизнь. Скажите, в какой еще другой стране в президенты выберут человека с психологией босяка? Только в России такое возможно. Босяк сегодня проигрывает трусы, завтра жизнь, свою или чужую, послезавтра – Отечество, потому что для него и жизнь, и Отечество стоят не дороже грязных трусов. Именно это и произошло в случае с Ельциным. Мог ли Ельцин предотвратить развал Союза и спасти все то доброе, что в нем было? Да, мог, если бы действовал в согласии с Горбачевым. Но для парня из-под комбайна и для парня с вагонной крыши Союз был до фонаря. Для них главным было покрепче нагадить друг другу и захватить верховенство в гигантской воровской малине, каковой стал Союз в ходе перестройки. Вина этих людей перед Отечеством не поддается оценке.
