— Вот и хорошо. — Маша неожиданно потянулась. Греков даже услышал, как у нее в плечах хрустнули косточки. — Скучно, — ни с того ни сего призналась она.
— В таком разе позвольте пригласить вас в ресторацию. — Греков невольно оглянулся — вдруг его кто-нибудь слышит? — На ужин.
— Все эти ресторации у меня уже во где находятся. — Маша «попилила» себя пальцем по горлу.
— Тогда прошу пройти ко мне в присутствие. — Греков любезно распахнул дверь своего кабинета. — Сейчас нам подадут роскошный китайский чай. И свежие бублики, теплые, мягкие, их лишь полчаса назад принесли из булочной...
Маша вошла в кабинет Грекова.
— О, у вас на окнах новые гардины!
— Обживаемся потихоньку. — Есаул взял в руку ямщицкий колокольчик с деревянным сучком, воткнутым в дужки, позвонил. На звонок в дверь просунулась кучерявая седая голова — денщик — ну будто дядька Черномор с заботливым взглядом, вылезший откуда-то из-за стены.
— Весь внимание, вашбродь, — проговорил дядька Черномор хриплым голосом.
— Чаю покрепче, погорячее, Лукич. И меду, который сегодня привезли... И, разумеется, свежие бублики.
Через пять минут стол был накрыт.
— В ресторане, право, было бы лучше, — проговорил Греков и поспешно отвел взгляд от Маши в сторону: во рту у него внезапно сделалось сухо, и он остро позавидовал атаману, обладающему таким богатством.
— Я же вам сказала — я начала ненавидеть рестораны.
— Простите, сударыня. — Греков, не поднимаясь с места, прямо под столом лихо щелкнул каблуками...
Маша рассмеялась звонко; вид у нее был, будто у расшалившейся гимназистки. Впилась крепкими чистыми зубами в бублик.
— Вы медом бублик намажьте, — посоветовал Греков, — медом. Не скромничайте, берите больше! Не жалейте! Мы тут пасечника одного в тайге ковырнули — меда на целый год хватит.
У Маши улыбка сползла с лица, и она произнесла растерянно:
— Да?
Греков все понял, замотал протестующе рукой.
— Только вы не подумайте, что мы его — того, — Греков приставил указательный палец к виску, — ни в коем разе. Пусть живет медведь. А вот мед, выражаясь модным большевистским словечком, реквизировали.
Маша подцепила ложкой большой кусок янтарно-воскового засахаренного меда, положила его на бублик, вновь впилась в бублик зубами. Похвалила:
— Вкусно!
— В контрразведке все вкусно,— похвастался Греков, — даже плеть из сыромятной кожи, если ее намазать медом.
Он подсел ближе к Маше, шумно втянул ноздрями воздух — от Маши исходил дух чистоты, каких-то сухих трав, хорошего мыла, еще чего-то, у Грекова под сердцем шевельнулась далекая боль, и он неожиданно подумал: а может, один раз надо сделать так, чтобы покушение на атамана удалось? А? Есаул протестующе покрутил головой.
— Вкусно, — вновь похвалила мед Маша.
— Скажите, Маша, — вкрадчивым голосом произнес Греков, — атамана ведь часто не бывает дома...
— Верно, часто, — подтвердила Маша.
— И чем же вы занимаетесь в это время?
— Я? — Лицо Маши обрело растерянное выражение. — Ну-у... Иногда шью, иногда пою, иногда играю на гитаре...
— Иногда выпускаете из Читинской тюрьмы заключенных.
Маша засмеялась:
— Да, иногда выпускаю из тюрьмы заключенных и замечу, занятие это — интересное.
— Стоп! — Греков поднял указательный палец. — Как же мы с вами забыли про сладкое китайское вино?
Маша засмеялась снова:
— Доставайте ваше китайское вино. Если вы настаиваете.
— Настаиваю.
Выпив две стопки вина, Греков осмелел еще более.
— Маша, вы прекрасны, — пробормотал он, с трудом раздвинув губы. — Похоже, я в вас влюбился...
— Стоп! — Маша предостерегающе подняла указательный палец — повторила жест есаула. — Не переступайте через запретную черту.
Однако Греков не обратил на предупреждение внимания, поскольку полагал: контрразведке дозволено все. А у Маши оказалось хорошо развито чувство опасности, она разгадала мысли Грекова. Чай в контрразведке действительно был горячим и вкусным. И вино было вкусным. И мед. И бублики свежие. Не хотелось все это терять...
Конрразведки Маша совершенно не боялась. И те разговоры, что ходили по Чите, что здесь, мол, клещами выдирают у людей ногти и зубы — сущая ерунда. Ну никак не могут в этом чистом уютном кабинете, с домашней зеленой лампой, с изразцовой печью, за которой мирно шуршат тараканы, ломать людям пальцы и выдирать изо рта зубы.
— Я пью за контрразведку. — Маша подняла стопку.
— А от чего стопка пустая? — Греков потянулся к пузатой, отлитой из толстого розового стекла бутылке. — За контрразведку не стопкой надо пить, а целым стаканом, Маша.
— Стаканом — не умею.
— Я могу научить.
— Ну-ну. — Маша усмехнулась, лицо ее внезапно исказилось, сделалось незнакомым, чужим, но Греков этого не заметил, все его естество было подчинено единственному желанию, он был таким же уязвимым, что и все люди. Напрасно говорят, что контрразведчики — это особая статья людей, сработанная из другого материала, — ничего подобного! Материал на них пошел тот же самый, что и на остальных, вот только твердость духа, твердость характера у контрразведчиков будет иная...
Брови на лице есаула игриво приподнялись:
— Ну что, Марья Батьковна, будем учиться пить из стакана?
— Нет.
— Тогда за контрразведку на брудершафт, — Греков наполнил вином Машину стопку, потом свою, чокнулся и, стараясь глядеть Маше в глаза, выпил медленными смакующими глоточками, — Й-эх!
Маша тоже выпила. Греков поставил свою стопку на стол и потянулся к Маше:
— А теперь надо поцеловаться.
— Нет!
— Так положено, когда пьют на брудершафт.
— А мы с вами на брудершафт и не пили.
Маша предупреждающе выставила перед собою ладонь, поморщилась недовольно, но есаула уже было невозможно остановить, что-то ударило ему в голову, в висках сделалось горячо — он преодолел границу, которую ни в коем случае не надо было преодолевать — следовало остановиться, но он этого не сделал.
Маша ощущала запах, исходящий от этого человека, — незнакомый, какой-то животный — и, отшатнувшись, коротко хлестнула его ладонью по лицу.
Есаул стремительно выпрямился, лицо его залилось бледной краской, он неожиданно учтиво поклонился Маше и проговорил просяще:
— Простите меня, Маша, помутнение какое-то нашло.
Маша произнесла холодно, с некой долей артистической брезгливости:
— Не стоит извиняться, хорунжий.
