– Я не могу заболеть чумой, – в отчаянии произнес он. – Я должен заботиться об Анне.
– Об этом не беспокойся, – успокоил его Абдулла. – Мы с Франсиной не оставим вас.
«Франсина… – подумал Жоан. – Я был знаком с ней столько лет, но даже не знал ее имени, пока Абдулла не сообщил мне его. Для меня она всегда была Равальской ведьмой. А теперь моя жизнь и жизнь Анны зависят от нее». Он чувствовал, что голова болит все сильнее, а мысли стали путаться.
– Ложись в постель рядом с женой, – приказала ему женщина. – Жар усиливается.
Жоан свернулся калачиком рядом с Анной и ощутил жар, исходивший от ее разгоряченного тела. Она спала, но даже так он чувствовал себя единым целым с ней.
– Господи, – молился Жоан, – верни нам здоровье, чтобы мы могли поставить на ноги своих детей. И если только один из нас выживет, то пусть это будет она. Но если она умрет, я хочу последовать за ней.
В памяти Жоана смешались все эти дни, когда он метался в горячке: бульоны, тонизирующий напиток Франсины, жуткое варево, приготовленное для блох, постоянное присутствие Абдуллы, боль от бубонов и облегчение от примочек. А также звук колокольчика, сопровождавший повозку мертвых, когда она проезжала под его окном, и вопрос, который каждый раз возникал, когда он его слышал: станет ли эта повозка его последним средством передвижения? Однако были и приятные воспоминания: ощущение теплого тела супруги рядом, когда он был в полубессознательном от горячки состоянии. Это ощущение умиротворяло и успокаивало его.
А самым счастливым стал момент, когда, открыв глаза, он увидел Анну сидящей рядом с ним, полностью одетой и ласково поглаживающей его лоб. Она улыбалась, и в ее глазах читалась не смерть, а радостный блеск жизни.
– Твоя жена вне опасности, – сказала Франсина, появившись за ее спиной, и сурово посмотрела на него. – Теперь твоя очередь. И давай побыстрей, у меня очень много работы. Ты уже десять дней валяешься. Вставай быстрее, лентяй.
Анна улыбнулась, и радость наполнила грудь Жоана.
– Да-да, уже встаю, – сказал он, делая вид, что поднимается, и, взглянув на Франсину, ласково попенял ей: – Не давите на меня, не будьте ведьмой.
На угрюмом лице Франсины появилось нечто вроде улыбки.
Опасность миновала, хотя Жоану понадобилось несколько дней, чтобы суметь подняться с постели, и еще несколько, чтобы выйти на улицу. Однако он не мог пережить потерю Катерины, своей куколки, и матери, воспоминание о которой давило на сердце. Часто он заставал Анну сидящей на постели в слезах и смотревшей туда, где стояла кроватка Катерины. Он старался успокоить жену, хотя сам не всегда мог совладать с собой и присоединялся к ее рыданиям.
Эпидемия чумы еще продолжалась, но звук колокольчика повозки мертвых слышался все реже. Было уже начало ноября, и, похоже, эпидемия ослабевала по мере того, как снижалась температура воздуха. В конце месяца процессии кающихся снова появились на улицах, брошенные тела умерших от чумы постепенно стали исчезать, а в середине декабря начали работать рынки и снова расцвели лавочки ремесленников и всевозможные прилавки у дверей домов.
Семья Серра тоже решила открыть книжную лавку. Чума, возможно, в силу того, что подмастерья под руководством Абдуллы потравили крыс и обработали все антиблошиным средством, не добралась до половины Педро и Марии, и дети Анны и Жоана смогли вернуться к родителям через несколько дней после того, как последние полностью выздоровели. Весть о смерти Катерины и бабушки ввергла их в безудержное отчаяние, которое постепенно вытеснялось радостью от того, что они выжили. Это была странная смесь горя и облегчения. В доме Габриэля – кузнице на улице Тальерс – умер старший сын, но все остальные выжили. В конце декабря оставшиеся члены семьи Серра снова стали собираться вместе по воскресеньям, хотя долгое время им было не до смеха. А вот Бартомеу безумно повезло: в его семье никто не скончался.
Из работников книжной лавки не досчитались шестерых – все они умерли у себя дома. Подмастерья и мастеровые, которые находились на попечении Абдуллы, выжили, включая заболевшего. Мусульманин и раньше пользовался славой ученого, которая далеко выходила за пределы книжной лавки и была признана интеллигенцией города, а теперь он превратился в настоящего героя. Абдулла победил смерть! Уважение к его знаниям и мудрости умножилось, и для старика начался новый этап расцвета, которому он радовался даже больше, чем тем временам, когда был гранадцем благородного происхождения и послом своей родины при дворе короля Франции. Теперь он всегда был окружен детьми, с нетерпением ожидавшими его рассказов.
Понесенные потери не предвещали веселого Рождества, но произошло событие, которое еще больше омрачило праздники. Семья Серра выходила из церкви Тринитат после рождественской службы, когда перед ними верхом на коне выросла грузная фигура дознавателя инквизиции, которого, как обычно, сопровождали его охранники-бандиты. Фелип снова появился после того, как эпидемия угасла, и каждый день как минимум пару раз проезжал мимо книжной лавки, демонстративно заглядывая внутрь. Жоан испытал глубокое разочарование, когда увидел его впервые: он до последнего дня не терял надежды на то, что повозка мертвых отвезла это грузное тело в братскую могилу.
Не обращая внимания на детей, которые находились в тот момент на площади Тринитат, Фелип грубо перегородил им путь своей лошадью.
– Я слышал, что некая Франсина спасла вас от чумы, – бросил он им в лицо.
Жоан выпрямился и, не проронив ни слова, с вызовом посмотрел на Фелипа.
– Люди видели, как она заходила в твой дом и выходила из него, – настаивал дознаватель.
Анна и Жоан продолжали молчать, как договорились ранее.
– Ну так вот, она у меня в тюрьме. – Фелип внимательно наблюдал за выражением лиц супругов. – И ее будут судить как ведьму. – И, не получив ответа, добавил: – И приговорят к сожжению на костре.
– Подонок! – выкрикнул Жоан, не сумев сдержаться.
Рыжий всадник весело улыбнулся и, пришпорив коня, развернулся и уехал, довольный произведенным эффектом.
114
Целью спектакля, разыгранного Фелипом и его бандитами на выходе из церкви, было еще сильнее расстроить семью Серра, причем в такой день, как Рождество. Всадники добились того, чего хотели. Жоан и Анна старались скрыть свое беспокойство во время обеда, на котором присутствовала вся семья, а также работники с их семьями, которые приняли приглашение. Отсутствие маленькой Катерины и Эулалии, всегда великолепно организовывавшей семейные торжества, давило, как каменная плита. Анна и Жоан испытывали одни и те же чувства: им хотелось обсудить что-нибудь с Эулалией или поиграть с малышкой, но уже в следующее мгновение оба с невыносимой болью в груди вспоминали о том, что их нет с ними.
Несмотря на траур, Педро Хуглар достал гитару, и они спели несколько рождественских песен вильянсико
[8] в память о тех, кого уже нет рядом с ними. Анна и Жоан старались быть радушными и спокойными, но им это давалось нелегко. К боли, которую они испытывали, добавилось теперь еще и жуткое известие о Франсине, а также вызывающее поведение Фелипа Гиргоса, с каждым разом становившееся все более хамским.
