Но в этот момент она услышала, как громко плачет Мэдди.
– Мамочка! Мамочка! – отчаянно звал ее ребенок непонятно откуда. И этот крик действительно поверг ее в ужас, ибо так Мэдди кричала только раз в своей жизни, в ту самую ночь, когда они бежали из дому. Роза подхватилась с постели, плохо соображая, где она и что с ней, и ее мгновенно повело в сторону. Она с трудом удержалась на ногах и стала испуганно озираться по сторонам. Мэдди рядом с ней не было. Из-под одеяла торчала чья-то чужая нога, и потребовалось несколько глубоких вдохов, прежде чем Роза поняла, точнее, догадалась, увидев тату на лодыжке, что это – нога Шоны. Что могло означать только одно: она спала не в своей постели. Роза ринулась к дверям и выскочила в холл. Мэдди стояла посреди коридора, прижимая к груди Мишку и любимую книгу. Личико у нее было зареванное. Слезы градом текли по ее щекам. Она посмотрела на мать, широко раскрыла рот и снова закричала во весь голос: мама!
– Тише! Тише! – воскликнула Роза. – Все хорошо! Я здесь, Мэдди! – она опустилась перед дочерью на колени, осторожно взяла ее за плечи и слегка встряхнула, словно хотела сбросить с нее наваждение страха, сковавшее ее тельце. – Мэдди! Все хорошо! Открой глазки! Я здесь, рядом с тобой. Посмотри на меня! Я просто уснула в соседнем номере у тети Шоны. Прости, пожалуйста! Ну, взгляни же на меня!
Хрупкое тело девочки сотрясалось от рыданий, но мало-помалу Мэдди успокоилась и слегка приоткрыла один глаз, чтобы посмотреть на мать. Но не успела Роза заключить дочь в объятия, как та принялась рыдать с новой силой. Она вырвалась из рук матери и опрометью бросилась к себе в комнату, громко хлопнув за собой дверью.
– Что за скандал? – услышала Роза у себя за спиной голос Дженни. Та, слегка запыхавшись, уже поднялась по лестнице к ним, на второй этаж. На ней была очередная роскошная ночная сорочка, судя по всему, не последняя в ее необъятной коллекции. На сей раз это было неглиже черного цвета из полупрозрачной ткани, откровенно провоцирующее чужие взоры. – А! Теперь понятно! – Дженни окинула взглядом новую прическу Розы. – И что случилось с нашими дивными волосами, моя радость? Неудивительно, что бедное дитя так перепугалось. Ну и видок! Ужас! Просто панк… какой-то!
Роза машинально коснулась рукой затылка и не обнаружила там… ничего! Голый череп и какие-то колючки, которые раньше были ее волосами. Она прошлась рукой по всей голове, смутно припоминая события вчерашнего вечера. Куцые остатки волос на ощупь были по-прежнему мягкими и шелковистыми, напоминая ее прежние волосы, и вместе с тем их текстура была совершенно другой, непривычной, чужой. Она вдруг вспомнила, как сама выстригла себе целую прядь волос спереди и как потом за дело принялась Шона, а она лишь безучастно наблюдала за тем, как ее длинные волосы прядь за прядью падают на пол, и при этом у нее было такое чувство, будто все происходит не с ней, а с кем-то другим. А потом Шона еще долго возилась с ее затылком, убирая оставшиеся волоски с помощью специальной бритвы, которой она пользовалась исключительно в тех случаях, когда нужно было придать нужную линию для бикини.
– Очень хорошо! – одобрила она цирюльное дерзновение, после чего обе направились в ванную комнату и, давясь от смеха, приступили к завершающей стадии – окраске волос. Роза вспомнила химический запах краски и то, как пощипывала кожа после нанесения ее на голову. А потом – полнейший провал в памяти.
– Да? – промямлила она, не зная, что и сказать в ответ на гневную реплику Джесси. Но одно она поняла точно: ее длинных красивых волос больше нет.
– Вам срочно нужна шляпа! – констатировала Дженни, глядя на постоялицу с нескрываемым отвращением. – А сейчас ступайте к дочери и постарайтесь привести ее в чувство. Объясните ей, что ночью вас изуродовали совсем не злые духи. Хотя кто его знает, что там было на самом деле!
Пристыженная, Роза потащилась к себе в номер. Мэдди свернулась калачиком под одеялом, плотно закрывшись с головой и, видно, вознамерившись отгородиться от всего мира. Давно Роза не видела дочь в таком возбужденном состоянии. Помнится, когда ей было года три, она вдруг ни с того ни с сего стала бояться темноты, которую ее детское воображение населило всякими чудищами. Но потом все нормализовалось. Ах, как же она опрометчиво повела себя нынче, мучилась угрызениями совести Роза. Откуда в ней вдруг появилось это ложное чувство свободы? Все сошлось воедино: дешевое вино, новая обстановка, та легкость, с какой Мэдди приняла их гостиничный быт, и то, как скоро она подружилась с хозяйкой… Неудивительно, что чувство меры и осторожности ей изменило.
А ведь на протяжении всей экзекуции, которую Шона учинила с ее волосами, а она в это время разглядывала свой новый облик в зеркале – настоящая психопатка, какой ее и описывает Ричард всем знакомым подряд, – так вот за все это время она ни разу не подумала о Мэдди. Она даже не вспомнила о том, как категорически не приемлет ее дочь любых перемен в ком бы то ни было. И уж тем более в ней! За семь лет своей жизни девочка привыкла ориентироваться в окружающем мире по четким указателям, как по компасу с его стрелкой, всегда обращенной на север. Неизменность ориентиров придавала ей чувство уверенности в том, что она находится в полной безопасности и что мир вокруг нее такой, каким он и должен быть.
И вот все рухнуло. Прошло каких-то два дня. За это время Роза увезла дочь из дому, оторвала от отца, поменяла всю обстановку ее жизни… Более того, она настолько утратила бдительность, что у нее зародилась надежда, будто все самое трудное у ребенка осталось в прошлом. Все странности поведения, которые отгораживали Мэдди от остальных детей, она, как стало казаться Розе, благополучно переросла, и сейчас ее адаптация к реальной жизни пойдет быстрее и проще. Наивная! Как же она ошибалась! Мэдди просто интуитивно игнорировала все последние неприятности, уйдя в добровольную самоизоляцию и всецело сосредоточившись на тех вещах, какие ей нравились. Однако новая прическа матери… да она же почти лысая стала!.. такое вряд ли проигнорируешь с ходу.
– Мэдди! – проговорила Роза тихо, усаживаясь на краешек кровати. Она осторожно погладила по одеялу то место, которое предположительно было плечом девочки, и почувствовала, как напряглось все ее хрупкое тельце. – Прости, что заставила тебя плакать… Понимаю! Ты проснулась, а меня рядом нет. Мы заболтались с Шоной допоздна, а потом я, видно, просто отключилась и заснула у нее в номере. Прости, что напугала тебя…
– Я решила, что ты меня бросила! – голос из-под одеяла звучал на удивление спокойно, хотя Мэдди и не рискнула высунуть голову.
– Как ты могла так подумать! – всхлипнула Роза, мучительно переживая за дочь. – Я тебя никогда не брошу!
– Но папу же ты бросила!
Роза сжалась. Что сказать Мэдди? Она взъерошила пальцами остатки волос на голове и вдруг поймала свое отражение в зеркале. Из зеркала на нее смотрела какая-то незнакомка. Стрижка совершенно преобразила ее лицо. Вдруг отчетливо проступило сходство с матерью: те же заострившиеся черты, впалые щеки, вскинутый вверх подбородок. Все, что еще пару месяцев тому назад выглядело несформировавшимся, по-детски неопределенным и нежным, вдруг обрело строгую и вполне законченную форму. На Розу смотрела сильная и уверенная в себе женщина. Огромные серые глаза в обрамлении густых черных ресниц и темных бровей, казалось, заполнили все ее бледное лицо, и над всем этим сверху копна золотистых кудряшек. Пожалуй, если бы Роза столкнулась с этой женщиной где-нибудь на улице, то она бы испуганно уступила ей дорогу, такую она излучала уверенность и силу. Да уж! Далеко не всякий в состоянии вынести подобный откровенно дерзкий взгляд. И лишь только глубоко затаенный страх, который прятался на самом дне ее глаз, свидетельствовал, что зеркало вернуло Розе ее собственное отражение. Этот вечный страх! Достаточно малейшей искорки, чтобы он вспыхнул в ее взгляде и разгорелся. Наверное, этот извечный страх и объединяет их с дочерью, как ничто иное. Они обе постоянно борются с ним, но страх упорно продолжает следовать за ними по пятам, словно тень. У Мэдди это прежде всего паническая боязнь перемен. У Розы – ужас осознания того, что все в ее жизни может вернуться на круги своя, что в любую минуту ее могут снова посадить в клетку, из которой невозможно вырваться на волю.
