– Ты хочешь сказать, что это откровенно коммерческие поделки? – неожиданно согласился с нею отец без тени обиды. – Так оно и есть! Все это предназначается для продажи, на оплату счетов. Свои настоящие работы я держу в другом месте.
– Пусть так! Но все равно, они проще в восприятии. Вот эта, к примеру! – Роза ткнула пальцем в незаконченное изображение, которое показалось ей даже красивым. – Мне нравится!
Легкая улыбка тронула губы отца.
– Это все для тех, у кого много денег, но абсолютно нет вкуса.
– У меня нет ни денег, ни вкуса, – промолвила Роза, почувствовав себя уязвленной. Впрочем, едва ли он намеревался обижать ее. Скорее всего, просто констатировал очевидное. – Так что же у тебя получилось в итоге? Ради сохранения своей творческой цельности как художника ты был готов на все. Разрушил нашу семью, искалечил столько жизней. И все во имя высокого искусства… А кончил тем, что переключился на ширпотреб в виде открыток с умилительными пейзажиками? Современные пасторальки… Усладить вкусы толпы…
Слова сорвались с ее уст сами собой и выстрелили, словно пули. Она не искала их, не заготавливала впрок, не начиняла их чрезмерной насмешливостью, так вышло. Просто ей вдруг до боли в висках захотелось ответить ударом на удар, и это ей удалось.
Но Джон остался внешне безучастным к тем стрелам, что просвистели над его ухом.
– А! Все эти разговоры о творческой цельности и прочее, все это одна лабуда… Для молодых разве что…
– Но ты и в молодые годы не очень любил подобные разговоры. Высокие темы не привлекали тебя. Что-то я не припоминаю горячих дискуссий об искусстве, которые бы велись в моем присутствии, когда я была ребенком.
Роза приблизилась к отцу и посмотрела на него внимательным взглядом, словно пытаясь отыскать в его лице следы того человека, который был когда-то ее любимым отцом, с которым они вместе гуляли у моря, отыскивая всякие интересные штуковины. Ничего общего с прежним Джоном Джекобзом! Роза подавила вздох разочарования. Да и помнит ли отец то далекое время? Наверняка он успел забыть и то утро, когда прощался, присев перед ней на корточки. Такое жизнерадостное у него получилось тогда прощание. Нет, ничего у нее с этим человеком не завяжется, подумала она с отчаянием. Они стали совсем чужими, и, как бы она ни пыталась достучаться до него, он не позволит ей заглянуть себе в душу. И сам не станет лезть в ее душу с расспросами и утешениями. Надо уходить! Прощаться и уходить! Ничего у нее не вышло. Обидно, но это так!
Вот только ноги отказывались подчиняться.
– Кстати, вот моя Мэдди, твоя внучка, – проговорила она, пытаясь оставаться спокойной и собранной.
Джон не отреагировал на слова дочери и не взглянул на девочку. А снова повернулся к холсту.
– Может быть, ты с ней поздороваешься? – Пренебрежение собой она еще может стерпеть, но чтобы так обращаться с ее ребенком…
– Припоминаю, вчера я согласился ответить на некие твои вопросы, – отвечал ей отец холодно. – Но, по-моему, ясно дал понять, что не заинтересован в восстановлении родственных уз в любом их качестве. Я сказал тебе это, Роза, или нет? Так чего же ты ждешь от меня?
– Я тоже не хочу никаких родственных уз! – подала голос Мэдди. И в ее словах было столько убежденности, что Джон скользнул по ней взглядом, словно желая удостовериться, что ребенок не шутит. – Мне просто захотелось посмотреть на тебя. Ты старый, грязный, ты мне не понравился! Ты совсем не интересный. А вот что мне интересно… Как это ты так ловко растираешь краски между пальцами? На вид она кажется скользкой, как клей, каким расклеивают афиши, а на картонку ложится ровно. И что это ты за кружочки все время делаешь вместо того, чтобы смешивать их? Расскажи мне, как ты смешиваешь свои краски и при этом умудряешься различать все их оттенки.
Джон отошел от картины и в удивлении стал разглядывать внучку.
– Во-первых, это не картонка, а холст! – поправил он девочку. – Вот, пожалуйста, смотри!
Он взял палитру, густо измазанную красками всех цветов и оттенков, и стал смотреть за тем, как Мэдди осторожно взяла немного алой краски и стала растирать ее пальчиками, потом поднесла краску к носу и сделала глубокий вдох.
– Она вязкая, – поделилась Мэдди первыми ощущениями с Розой, молча наблюдавшей за ней на некотором удалении. – И жирная.
Она вымазала краской ладошку и весело приложила ее к лицу. Краска приятно холодила щеку, и от нее едко пахло химией.
– Я тоже хотела бы рисовать такими красками!
– Нам пора, Мэдди! – засобиралась Роза, опасаясь, что очередной отказ может огорчить ее дочь. – Ты же видишь, дедушка занят! Он работает!
– Нет! – не согласился с ней Джон. – Я же обещал тебе, следовательно, я готов тебя выслушать. А девочка пусть себе порисует, пока мы будем с тобой разговаривать. Раз ей так хочется, пусть попробует.
Он огляделся, извлек из кучи хлама небольшую картонку, снял с полки старую фарфоровую тарелку и выдавил на нее краску из пяти или шести разных тюбиков. Тарелку он поставил прямо на пол, картонку прислонил к стене и бросил туда же две истершиеся кисти.
Без лишних слов Мэдди опустилась на грязный пол и ухватила кисточки.
– А что мне нарисовать? – спросила она у художника.
– Рисуй то, что видишь вокруг себя, – посоветовал тот и снова повернулся к своему холсту. – И запомни раз и навсегда! Настоящий художник всегда рисует только то, что видит. Ведь главное не то, что ты видишь, а как ты видишь это! Понятно?
Наблюдая со стороны за почти дружеской беседой Мэдди и Джона, Роза уже в который раз снова поразилась непредсказуемости поступков отца. Откуда в нем вдруг этот всплеск интереса к ее дочери? Ведь он повел себя с ней совсем как ее родной дедушка. И что дальше? Изначально ее план был предельно прагматичен и прост. Впрочем, как, наверное, и его. Никаких сантиментов и пустых разговоров. Но уже первый обмен репликами разозлил ее настолько, что она готова была отказаться от своей затеи и уехать. И вот такой неожиданный поворот. У отца вдруг прорезался голос, он заговорил сам, по своей воле, и даже продемонстрировал некоторую приязнь по отношению к внучке.
А ведь Роза прихватила с собой Мэдди совсем не за тем, чтобы с ее помощью наводить мосты с отцом или как-то задобрить его и разговорить. Но в результате все получилось совсем не так скверно, как она того опасалась. У дочери даже останутся крохи воспоминаний о дедушке, и они с Мэдди смогут хотя бы изредка вести какие-то беседы на тему, как они навещали его, оставляя за скобками особенности его характера. В принципе, любая попытка понять, что за человек ее отец сегодня, оценить его, так сказать, с высоты собственных прожитых лет, такая попытка и разумна, и оправданна. Впрочем, одно Роза успела понять со всей определенностью. Тот отец, которого она запомнила ребенком, яркий, жизнерадостный красавец-великан, источавший столько обаяния, в которого невозможно было не влюбиться, тот человек не имеет ничего общего с изможденным седым стариком, который стоит перед нею. Вот он снова повернулся к ней спиной и стал яростно счищать мастихином краску с холста.
