С каждой новой минутой игра становилась все более грубой и шумной. Народ менялся одеждой, чтобы ввести водившего в заблуждение, хотя, когда Генри схватил Роберта и мальчику предстояло надеть на себя капюшон, все смягчили свои выходки, и Джослин даже позволил Роберту поймать себя, хотя и не слишком скоро, чтобы не уязвить гордость ребенка.
Когда Джослину на голову напялили капюшон, он вдруг обнаружил, что ему даже нравится эта забава. Игра чем-то напоминала рыцарский турнир, когда все мысли сводились к контролю над своим телом, чтобы выжить, и в голове совсем не оставалось места для прочих раздумий.
— Итак, — он потер руки, привнося в игру новый дух, — сейчас поймаю себе кролика!
Он почувствовал, как кто-то задел его ногу, и услышал визг Роберта. Внутри капюшона пахло шерстью и овечьим жиром. Он совсем не пропускал свет от канделябров со свечами. Джослин старался не обращать внимания на крики и передразнивания измененных голосов и по возможности не замечать пинков и ударов, решив дать полную волю своей интуиции. Головная боль, докучавшая ему, являлась досадной помехой, но у нее был побочный положительный эффект — она усиливала его реакцию, обостряя работу всех органов чувств, включая и интуицию. Поворачиваясь в сторону толчков, он ощущал их еще до того, как они наносились. Он уже стал узнавать голоса по первому слову.
Дважды в его сети чуть не угодил Майлс, затем Генри. Он нарочно упускал Роберта, который ускользал из его рук, весело крича. Конан уже почти попался в его лапы, но вырвался благодаря своей грубой силе. Джослин, теряя равновесие, зашатался. В другом конце гостиной музыканты начали наигрывать мелодию песни влюбленных.
Молодой человек с горячим сердцем
Прибыл в северную страну,
И там он встретил девушку,
Свежую и прекрасную, как утро.
Герой подошел к ней
И, нежно поцеловав,
Заглянул ей в глаза
И сказал: «Я люблю тебя».
От этой нежной, чарующей мелодии все замерли, наступила тишина. Его шерстяной капюшон заполнил легкий запах летних трав и лепестков розы. Резко повернувшись, он вцепился обеими руками в чье-то стройное тело, запах жаркого солнечного лета усилился. Но прежде чем он смог предположить, кто это, его жертва сама сорвала с него капюшон и, встав на мыски, поцеловала в губы.
Раздались громкие возгласы приветствий и оглушительный свист. Роберт скорчил обиженную гримасу.
Линнет и Джослин еще раз заглянули друг другу в глаза и, улыбнувшись, поцеловались на радость улюлюкающей толпе.
Он говорил: «Дорогая, не бойся,
А просто доверься мне.
Сила любви, посланная сверху,
Меня не вдохновляет.
Нельзя получить облегчение без страданий,
Как подсказывает мне любовь.
Нам следует слушать свой внутренний голос,
Ощутив тепло наших тел».
* * *
Покраснев, смеясь и чувствуя легкое головокружение от выпитого меда, Линнет повисла на муже, осыпая его поцелуями. Она повалилась на постель, и он заметил, что ее глаза загорелись страстью и надеждой на то, что сегодняшняя ночь разрушит преграду, разделившую их за два последних месяца.
С тех пор как она едва не умерла от тифа, Джослин очень сильно изменился, но не по отношению к Роберту — он по-прежнему обожал мальчика. В целом связь между ним и ребенком стала даже еще прочнее. Перемена, происшедшая в нем, касалась только их обоих. Он обходился с ней как-то слишком осторожно, совсем как тогда, в Лондоне, когда он являлся простым наемником, несшим свою невеселую службу, а она считалась особой высокого происхождения, недоступной для него. Время от времени Линнет замечала пристальный изучающий взгляд мужа. Выражение его лица в эти мгновения казалось ей каким-то озадаченным и хмурым, но, когда она спрашивала, что случилось, он лишь качал головой и улыбался, притворяясь, что ни о чем не думает. И она предпочитала не настаивать.
Но сегодня Джослин словно сломал свою скорлупу, вырвался из своего уединения, его глаза сверкали от смеха и желания. Что бы его ни беспокоило, теперь наконец все исчезло, и как бы ей хотелось, чтобы навсегда. Линнет сбросила платок. Встряхнув косами, наклонилась, позволяя мужу вдохнуть их цветочный аромат, и осторожно, мимолетно коснулась его губ своими. Джослин погрузил руки в тяжелые пряди ее волос, а затем медленно провел ими вдоль всего тела.
Внизу, в гостиной, где все еще продолжался праздник, слуги отплясывали под языческую музыку, в которой не было ничего общего с христианством.
Обнаженная, Линнет стыдливо прижалась к телу Джослина, предлагая ему свою грудь, ивовую стройность своих бедер, мягкий холмик ниже ее живота. Он склонился над ней, и она прогнулась, готовая принять его, закрыв глаза и сгорая от желания. Но пауза затянулась, и ожидание становилось невыносимым. Внезапно Линнет почувствовала, что ей стало холодно. Джослин тихо пробормотал какое-то ругательство, повернулся и лег на спину.
Линнет испуганно открыла глаза и посмотрела на него.
— Что случилось? — Она пыталась заглянуть в глаза мужа. Только минуту назад он горел от нетерпения, а теперь выглядел таким вялым и холодным.
— Ничего, — хрипло проговорил он. — Я устал и выпил слишком много меда.
Линнет не сомневалась, что он лишь уходит от ответа, чего-то боясь. Она не верила, что муж вот так бы оставил ее, да еще в самый решительный момент. Она опять попыталась заглянуть ему в глаза, но Джослин упорно избегал ее взгляда и молча смотрел на голубой потолок с нанесенными на нем серебристыми звездами.
Ее сердце сжалось от боли. Чувствуя, что слезы вот-вот хлынут из глаз, Линнет встала с кровати и пошла за гребнем, чтобы расчесать волосы и заплести косы на ночь. Тем самым гребнем из полированного бука, который Джослин привез ей из Ноттингема. Перламутровая инкрустация засверкала, словно радуга, когда она подняла его и провела по волосам. Джослину когда-то нравилось самому расчесывать ее, но сейчас она просто боялась попросить его об этом.
Быстро подвязав косы лентой из мягкой кожи, Линнет вернулась к постели. Муж по-прежнему лежал на спине с закрытыми глазами.
— Я что-то не то сделала? — спросила она сдавленным голосом. — Ради бога, скажи. Лучше бы ты избил меня, чем это молчание!
Казалось, прошла целая вечность, и Линнет подумала, что он уже совсем не собирается отвечать. Видимо, то, что его беспокоило, настолько глубоко засело в его сердце, что он боялся открыть ей это, но, наконец повернувшись к Линнет, Джослин открыл глаза.
— Раймонд де Монсоррель, — устало произнес он. — В этой самой комнате, на этой кровати.
Линнет почувствовала, что ей не хватает воздуха, словно он действительно ударил ее чем-то тяжелым по голове, и на мгновение все в комнате закружилось. Ей почудилось, что она вот-вот упадет в обморок. Она закрыла лицо руками. В груди защемило.
— Кто тебе сказал? — ее голос еле звучал.
