— Но почему? Ведь вы с мужем дали друг другу полную свободу?
Лиде было приятно поймать подругу на противоречии. Когда сходились, они всегда спорили.
— Как сказать; ты, моя дорогая, многого не понимаешь. Все-таки дом. Представь, если бы Сергей привел сюда с собой какую-нибудь. Я бы первая вцепилась ей в волосы.
— Это глупо, — сказала Лида с раздражением: — Раз свобода, то свобода. Не все ли равно: изменяет тебе твой муж в доме или за стенами дома.
— Ну да, потому что ты девушка и многого не понимаешь, а объяснить тебе трудно. Прежде всего, это противно. И потом… все-таки дом — такое место… знаешь, нейтральное. Дом только для нас двоих.
— Тогда ты не любишь мужа, — сказала Лида с раздражением, думая о своем. — Разгадка очень проста.
— Сережку? Нет, я его люблю. Только он очень глуп. Ты знаешь, он сейчас влюблен в эту еврейку из цирка и (только прошу между нами) уехал за нею в Одессу. Я убеждена, что она смеется над ним. Такая дрянь. Разве эти дряни могут любить? Она только его обирает.
Губы у нее брезгливо опустились в уголках, и в глазах был сухой блеск.
— Все-таки ревнуешь, — сказала Лида, волнуясь. — Все это страшная ложь… вся эта ваша хваленая свобода. Это, по-моему, один разврат.
Клавдия захохотала. Ломая пальцы, чтобы заглушить внутреннюю боль, Лида продолжала говорить. Ей хотелось самой себе доказать собственную правоту.
— Если любишь, то нельзя уступить того человека другой… даже отчасти…
Клавдия оставила папиросу и внимательно, с ироническим любопытством поглядела на Лидию.
— Значит, харьковские счета еще не ликвидированы?
— Я порвала с Иваном.
— Вот как.
В лице Клавдии изобразилась скука. Ее любопытство было уже удовлетворено.
— Ах, эти девические романы, слезы, — сказала она, устало привалившись к спинке дивана, — и, наверное, кругом виновата ты сама.
Она опять зевнула.
— Pardon. Все, милая, гораздо проще.
На слове «гораздо» она сделала ударение.
— Но однако, моя прелесть, надо и спать. Я готова сидеть с тобою хоть до утра, но ведь ты мне все равно не скажешь ни слова. Из тебя надо все клещами вытаскивать, а это скучно. Ты, полагаю, переночуешь у меня?
— Можно мне посидеть тут? Когда станет светло, я потихоньку уйду.
— Ты бы лучше прилегла у меня на кушетке.
— Можно мне здесь? — попросила Лида.
Ей было гадко идти в спальню Клавдии. Там, вероятно, все еще пахнет этими крепкими духами.
— Но почему?
Клавдия сделала круглые глаза и распустила прическу.
— Ты меня не стеснишь.
Вдруг она подсела близко к Лидии и обняла ее.
— Лидуська, что с тобой? Ты нехороша. Он «изменил» тебе? Ухаживает за другой?
Лида отрицательно покачала головой и старалась сидеть прямо и неподвижно, чтобы меньше касаться Клавдии. Но та продолжала обнимать ее и тереться щекой, точно кошка.
— Лидуська, я счастлива.
Она подняла обе руки кверху и потянулась.
— Лидуська, поверь мне, что счастье в том, чтобы много, сильно и легкомысленно любить. Я это поняла теперь. И, знаешь, именно за это люблю я Сергея. Любить надо без предрассудков, и он знает это. Он — шалопай, но ведь и я не лучше его. Мы — два сапога пара. Пусть нас осуждают со стороны, но зато мы берем от жизни все. Боже, как я счастлива!
Она в разнеженной позе повалилась на диван.
— Знаешь, кто «он»?
Лиде хотелось ей крикнуть, чтобы она ушла или замолчала.
— По-моему, — продолжала Клавдия, подняв лицо и противно наморщив лоб, — если хочешь знать, только еще военные у нас немного джентльмены. Ах, это очень важно в любви.
Лида не выдержала и разрыдалась. Она старалась оторвать от себя руки Клавдии.
— Уйди! Не надо! Оставь меня одну.
С ужасом она почувствовала, что с ней сейчас случится истерика.
Через мгновенье она билась на диване, царапая ногтями плюш и чувствуя только один беспредельный черный ужас отчаяния.
— Ничего, ты не бойся, — шептала над ее ухом Клавдия. — Ты не сдерживайся. Это лучше. Все вздор. Я знаю по личному опыту.
Собравшись с силами, она крикнула ей:
— Уйди! Я ненавижу, презираю тебя. Вы все мне гадки.
На мгновенье она увидала бледное, искаженное обидой лицо Клавдии. И потом надолго наступила тишина. Клавдия вышла и больше ее не тревожила.
До рассвета она лежала и плакала долгими, мучительными слезами в кабинете Сергея Павловича.
Что-то медленно и прочно выходило из ее души. Что? Она еще не знала сама, но откуда-то приходило это совершенно новое, хотя и тяжелое, спокойствие.
Она решила остальную часть утра просидеть на бульваре и потом пойти домой. Ей хотелось загладить свою вчерашнюю вину перед отцом. Это — первое и главное.
А дальше? Она еще не знала и даже немного боялась думать о том, что будет дальше.
XVII
— Я не пущу тебя без кофе, — сказала Клавдия, выбежав в одной рубашке из двери спальни. — Вот глупости! Я вовсе не в обиде на тебя. Ну, мало ли что…
Она сладко потянулась. Лицо у нее было желтое, опухшее. Но заспанные глаза мило улыбались. Она была добрая, незлобливая. Самое противное в ней была ее удивительная неразборчивость в наслаждениях жизни. Но ведь такой она была всегда.
Сейчас она казалась Лиде скорее жалкою. Она торопливо одевалась, кричала на прислугу.
— Нет, я тебя ни за что не отпущу… Ах, жаль, что ты все-таки девушка. Мы с тобой столковались бы по многим вопросам. И, кроме того, ты мне все-таки расскажешь, что у тебя. Вчера я была утомлена. Мне хотелось спать. Я была не права перед тобой. Кому же, как не мне, ты должна все рассказать? О, ты знаешь, как я изучила мужчин.
Она сделала неопределенный жест ногой.
— Черт возьми. Все они на один покрой. Они себялюбцы, деспоты. Их надо держать в руках.
Лида не знала, как от нее отвязаться.
— Мне лучше побыть одной, — сказала она мягко.
— Ошибаешься. Тебе надо высказаться, иначе зачем ты ко мне приходила? Понятно, что твой роман слишком девический. Он слишком затянулся, но я могу тебе подать совет.
Взвизгнув, она кинулась ей вдруг на шею и заболтала голыми желтыми пятками в воздухе.
— И потом, тебе надо умыться. Мы с тобой приведем себя в порядок, сядем паиньками и будем говорить. А папе ведь надо сказать, что ты здесь? Не правда ли?
Она позвонила.
