Она скучно посмотрела на Лиду. Лицо ее подергивалось неприятной судорогой в углах рта. Глаза готовы были заплакать.
Лида нехотя уселась на кровать.
— Я все более и более убеждаюсь, что мы с Сергеем разные люди.
Лида с нетерпением смотрела на нее. Какое ей, в сущности, дело до их семейных дрязг.
— Но ты только что говорила мне, — сказала она с раздражением, — что вы подходите друг к другу.
— Да, в идеале мы могли бы подходить.
Она перевернулась ничком и зарылась лицом в подушки.
— Я пойду, — сказала Лида.
— Не уходи. Я расплачусь.
Она заткнула уши пальцами и заболтала ногами.
— На меня что-то находит. Я не знаю, что. Реву целыми днями. Я боюсь, что я возненавижу Сергея. Ты видела: я ушла. Что он тебе говорил? Наверное, читал ее письма и показывал фотографию. Она вертит им, ставит ему разные условия, а он продолжает с нею няньчиться. Она диктует ему условия! Подумаешь!
Лиду немного забавляла вся эта нелепая сцена.
— Но я не понимаю, с какой стати ты вмешиваешься в его личную жизнь? Если свобода, то свобода.
— Ты думаешь, я себе противоречу? Нисколько.
— Он не вмешивается в твою жизнь и, наверное, не интересуется, с кем ты проводишь время.
— Он?!
Она вскочила с постели.
— Посмотрела бы ты, как он не вмешивается. Ах, с его, по крайней мере, стороны вся эта наша обоюдная свобода только на словах. Он устраивает мне мелкие сцены, придирается. Лучше бы уж ревновал открыто.
Лида расхохоталась.
— Но послушай, ведь ты же сама только что сделала ему точно такую же сцену.
— А потому, что это уже совсем нечто другое. Я могу простить ему мимолетную связь… то есть не простить… я не то хотела сказать… Я могу допустить. Но здесь же что-то прочное. Тут, понимаешь, привязанность.
Уткнувшись лицом в подушку, она начала хныкать.
— Но эти градации очень трудно установить, — сказала Лидия. — Где привязанность, а где серьезное.
— Потому, что девушка.
Ее заплаканное лицо было сейчас только смешно. Лида улыбнулась.
— Я, по крайней мере, всегда с уверенностью могу сказать, где у меня мимолетное увлечение и где привязанность. И я себе никогда не позволю, а Сергей — тряпка, тряпка и тряпка! Я презираю его.
Она, лежа ничком, заболтала ногами в воздухе.
— Если он не оставит ее, так и знай, я потребую развода. Достаточно с меня.
Она угрюмо приподнялась и села, свесив толстенькие ножки и опершись руками о матрац. Лицо ее сделалось старообразно и некрасиво.
— Сергей! — закричала она пронзительно. — Ради Бога, Лида, нажми кнопку, чтобы его позвали.
Лида позвонила и решительно встала, чтобы идти. Ей не хотелось присутствовать при дальнейших объяснениях этой комической четы.
Но Клавдия, к счастью, ее и не удерживала.
— Ты не помнишь, о чем «она» ему на этот раз пишет? — спросила она Лиду, прищуриваясь на окно. — Ах, не поняла? Ты просто не хочешь мне говорить. Я ведь слыхала, как этот осел орал тебе чуть ли не на весь дом: «пожалуйста, между нами». Я всегда привыкла думать, что мы с тобою две подруги.
Она возбужденно и враждебно смотрела на Лиду.
— Я в самом деле плохо поняла, — повторила Лида, — кажется, она ему ставит какие-то условия, но очень неясно. По-видимому, она недовольна неопределенностью. Но, вообще, крайне трудно что-нибудь понять. По-моему, она малограмотна.
— Вот! — радостно крикнула Клавдия, — он еще со мной спорит. Бывшая гризетка или кухарка. К сожалению, наши мужья нуждаются только в таких. Да, и еще в публичных женщинах.
Она долго молчала, точно собираясь с мыслями.
— Нет, постой. Я тебе, коли на то пошло, скажу всю правду. Слушай.
— Барин сейчас придут, — доложила горничная, — они спрашивают, не вы ли взяли духи «Майское утро». Очень сердятся.
— Скажи ему, что он дурак. Да, так я тебе скажу всю правду. Это он меня заставил. Еще я когда была его невестой, он поставил мне условие: ты направо, я налево. Пока это не принимало таких границ, я могла, согласись, терпеть…
Она всхлипнула.
Теперь Лида не ощущала уже к ней ничего, кроме презрения. Ей хотелось крикнуть Клавдии:
— Подлая лгунья!
Но она предпочла удержаться, сухо с ней простившись.
— А, моя милая, погоди. Сама когда-нибудь узнаешь, какие это цацы мужчины. Да, он из меня сделал проститутку, потому что он развратник, нимфоман… Прощай, моя прелесть. Я надеюсь, что у тебя все еще наладится.
Лида с отвращением позволила ей к себе приложиться.
В гостиной она натолкнулась на Сергея Павловича.
— Попросите эту женщину, чтобы она не таскала у меня в мое отсутствие моих духов, — закричал он с отчаянием Лиде.
— Что? — грозно спросила Клавдия. — Вот тебе.
Ее полная ручка мелькнула, послышался отвратительный звук пощечины.
Последнее, что осталось в памяти Лиды, это — круглые, полные ужаса и унижения глаза Сергея Павловича.
Торопливо она одевалась в передней, слыша не разговор, а скорее визг, смешанный с отвратительным хрипом и воем, доносившийся к ней через столовую.
— А, так она вам ставит условия… Мне Лида все сказала… Хочешь, я ее сейчас ворочу? Мерзавец! Подлец!
— Идите, барышня, от греха, — торопила Лиду горничная, — теперь пошли кажный день скандалы. Сама-то хороша. Добро бы еще один офицер ходил, вчерашний, а то сегодня один, завтра другой, послезавтра третий. И не разберешь который. Размазня наш барин, а то бы такую ей знатную оказал выволочку. Право. Помогла бы, кажись, сама. Да я уйду от них завтра. И барин тоже хорош: как в передней, так тебя и хватает. Ну, да известно, мужчина. Все они хороши до первого раза, а там, как попадешь к ним в кабалу… Тьфу!
Лида выбежала на лестницу.
XX
Отца она застала за письменным столом. Он делал вид, что ничего не произошло.
Но он плохо спал. Лицо у него было красное и волосы взъерошены.
— Ты могла бы известить меня с вечера, где ты ночуешь, — сказал он, сдерживаясь.
Она поцеловала его в щеку. Он вызывал в ней болезненную жалость.
— Прости, — сказала она, — и за вчерашнее тоже… И, вообще, за все.
Он внимательно посмотрел.
— Ты… что? Какая-то такая…
Она насторожилась. Ее испугало, что отец начнет расспрашивать. Сдерживая тоску и боль, она улыбалась.
Он тоже улыбнулся, но улыбка была обидчивая, напряженная. Он еще не забыл вчерашнего и вряд ли мог забыть.
