Устало она сидела, подобрав ноги на диван, и приводила в порядок волосы.
— Все же это немного пугает меня, — сказал он. — Это — внешнее.
Она испуганно зажала ему рот поцелуем.
— Не надо рассуждать. Это выше нас.
На прощанье она подошла к столу на козлах и кокетливо-осторожно приподняла двумя пальцами верхнюю бумагу. Она смеялась плечами и быстро отвертывала к нему свое острое лицо лукавой птички.
— О, я провинилась, но я была наказана.
Он отбросил верхнюю бумагу, покрывавшую кальку.
— Это сделала я, — сказала она с гордостью. — Но ты не узнаешь себя… Я принесу тебе вдохновение, силы, отвагу. Моя душа должна служить твоей. Хочу раствориться в твоей воле, в твоем разуме, в твоем гении. Теперь я принадлежу тебе вполне. Ты это чувствуешь? Да?..
В глазах ее было беспокойство. Но он действительно чувствовал в себе новую и странную силу. Может быть, это была действительно совершенно неизвестная ему доселе: радость полного подчинения женщины.
XXIII
— Теперь закрой его, — сказала она заботливо о проекте, точно это было их живое, одушевленное детище.
Он покрыл чертеж бумагой.
— Ну прощай!..
Она долго смотрела ему в глаза, положив руки на плечи.
— Помнишь, как я в первый раз взяла твой стек в руки? Он тоже лежал в этой комнате. У меня вдруг явилась уверенность, что ты меня когда-нибудь накажешь им. Ты помнишь?
Он переходил по звеньям памяти, стараясь припомнить то, о чем она говорила, и вдруг явственно выплыло ее лицо, смущенное, точно у девочки, непонятной причиной.
Он улыбнулся.
— Да, я припоминаю. Но я не помню, за что должен был тогда тебя наказать.
— О, мой друг, так разве ты еще не понял, что женщина должна быть наказана всегда?
Она протянула ему руку, на кисти которой был красный, вспухший рубец, и потом кокетливо-нежно прижала к нему губы.
…Утром Гавриил доложил:
— Барышня Зинаида Ивановна и барыня Сусанна Ивановна.
Лицо у него было озабоченное, хотя втайне он скрывал свое удовольствие. Когда хозяин наконец женится, в доме появится горничная и будет гораздо чище и веселее. Да и вообще… От посещения этой пары, по его мнению, пахло домом, а он был от природы домовит.
Колышко менее всего ожидал этого визита. Сейчас он испугался его пустоты и нудности. Неужели с этим еще не покончено?.. Кроме того, он должен был сейчас ехать на заседание строительной комиссии, где его дожидались и откуда ему звонили по телефону уже два раза. Можно ли приходить в рабочие часы! Что за бестактность!
Он предполагал, что Сусанночка просто вскоре позвонит по телефону и как ни в чем не бывало будет аукаться. Конечно, не обойдется сначала без прохладных разговоров. Будет попытка вернуться к старому. Но он решил быть непреклонным. Она порвала с ним первая. Во всяком случае было неделикатно, без объяснения причин бросить телефонную трубку. Он рассматривал это как разрыв.
Зина и Сусанночка ожидали его в гостиной. Они молча подали руки. Когда он хотел поцеловать, Сусанночка отдернула свою и загадочно ушла в столовую.
— Вы легкомысленны, — сказала Зина, усаживаясь на диван, так что ее короткие и толстые ноги болтались. Она закурила желтенькую папиросу. Запахло ее табаком, скорее похожим на жженую бумагу, так как папироска была очень тоненькая. Запах дыма смешался с запахом ее резких духов.
— В чем мое легкомыслие? — поинтересовался Колышко, стараясь держаться официально.
Зина поглядела на него так, точно он был не в своем уме.
— Вы явно больны, — сказала она. — Мне вас жаль. Ваше поведение ненормально. Вы просто выкинули ее из вашей головы и, кажется, вполне успокоились. Вы не звоните и не показываете глаз. Как вы думаете, что должна испытывать она? Или, впрочем, нет, вы не думаете ничего. Сознайтесь… Вы ни разу не вспомнили и не подумали о моей сестре. Вы не подумали, что вот есть на свете какая-то Сусанночка и она должна, по всей вероятности, страдать. Ее любили, ей говорили разные хорошие слова, потом вдруг — раз! Ты больше не нужна. До свиданья, моя прелесть!
Она деревянно рассмеялась. Он пожал плечами, сохраняя позу недоумения.
— Но мне даже не было сказано, в чем я виноват. Мне не дали возможности оправдаться.
Он подумал, что сказал не то.
— Хорошо. Эта возможность будет вам сейчас дана. Но вы могли позвонить сами… Наконец, написать. Ах, тысячи способов! Не заставляйте меня думать, что вы даже сейчас выпутываетесь и говорите неправду! Сусанночка согласна, что она виновата во всем сама. Да, она принимает целиком вину на себя. Она скажет вам сама.
— Я ни в чем не виню Сусанну Ивановну. Я только настаиваю, что прервала со мной сношения она сама. Но тем лучше. Я не ищу их возобновления.
Он опустил голову, рассматривая свои руки, которые казались ему сейчас грубыми и жестокими.
— Что это значит? — спросила Зина, прекратив курить.
— Избавьте меня, Бога ради, от продолжения этого тягостного разговора. Сусанна Ивановна до сих пор была на совершенно верном пути. Нам следует не видеться…
Он согнулся еще ниже. Но пережить тяжелые минуты было необходимо.
— Значит, все эти сплетни имеют под собою основание? — спросила она, понизив голос.
— Я не знаю, о каких вы говорите сплетнях.
Ему был невыносим этот тон сыщика.
— Странно. В городе уже открыто говорят о ваших отношениях к этой… Как ее? К Симсон.
— Ее зовут Верой Николаевной Симсон.
— Ах вот даже что! В таком случае, вам действительно лучше всего поговорить с самой Сусанночкой. Au revoir.
Она погасила папиросу и протянула руку ребром ладони. Он проводил ее до передней. Потом прошел в столовую.
Сусанночка сидела, положив локти на стол. В пальцах одной руки она держала поднятую вверх металлическую подставочку для ножа и внимательно ее рассматривала. Черные брови ее были нахмурены. Он сел к столу напротив нее, ожидая, что она скажет.
Сейчас она казалась ему совершенно посторонней. В сущности, что было у него с ней? Женщина, не допустившая мужчину до объятий, не имеет права на что-нибудь претендовать. Это был скучный платонический роман.
Наружно Сусанночка была совершенно спокойна. Только лицо у нее было нехорошее. Вероятно, она пришла с ним крепко побраниться перед окончательным разрывом.
Так как она молчала, он взглянул на часы.
Взгляд прищуренных глаз она старательно прятала. Перестав рассматривать подставку, она опустила глаза на скатерть и стала проводить по ней ладонью.
— Мне нечего тебе сказать, Нил. Тебе уже Зина сказала: я совсем приехала к тебе.
