— Некоторые авторы любят участвовать в процессе создания спектакля.
— Нет, каждый должен заниматься своим делом. Я прочитал пьесу актерам, отдал текст режиссеру и считаю, что теперь дело театра ставить мое произведение. Говорухин, уезжая с репетиции на заседание Думы, просил иногда: «Юр, порепетируй тут за меня!» Я воспринимал это как шутку. Он, по-моему, тоже… Но я очень болезненно отношусь к несогласованному вмешательству в мой текст. Ведь я пишу пьесу подолгу, выверяю каждую реплику, каждую смысловую перекличку, «прозваниваю» текст, как электрик цепь. А тут чик — и сократили… Помню, в одном театре смотрел «Халам Бунду» и вдруг с изумлением обнаружил, что финал просто «отрезан». Сижу, ошарашенный, а постановщик подходит, лучезарно улыбаясь: «Юрий Михайлович, ведь правда, так лучше?» Неправда!!!
Другое дело, когда вмешательство в мой замысел связано с внутренней логикой спектакля. Вот в тобольских «Одноклассниках» обошлись без драки и финального хохота Ванечки. Молчание. Но это абсолютно органично, мощно — и возразить мне нечего… Очень сильно воздействует на зрителей постановка «Одноклассников» в ЦАТРА. Они буквально потрясены увиденным, многие, включая самого Морозова, а порой и автора, буквально плачут… Для иных это полная неожиданность, ведь их почти убедили в том, что в театр ходят отдыхать. Но драматический театр не варьете, это школа, где воспитывают сердца, где говорят о главном, где разум приучают к новизне… Только надо помнить: новизна не всегда талантлива, а вот талант всегда нов…
«Театральная жизнь»,
февраль 2010 г.
Зло питается гласностью и жиреет!
Кому и за что вручаются литературные премии? Должна ли власть бороться с нахлынувшей безграмотностью? Когда наконец та же самая власть будет реагировать на публикации в прессе и так ли уж безобидна тотальная свобода слова? На все эти вопросы обозревателю «Аргументов недели» отвечает известный писатель, главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков.
Что свежий номер нам готовит
— Юрий Михайлович, позвольте поздравить вас с стовосьмидесятилетием газеты! Что происходит сегодня с «Литературной газетой», которую вы возглавляете уже девять лет? При советской власти ее публикации просто взрывали общественное сознание…
— Да, были огромные тиражи, бешеная популярность, публикации вызывали серьезный резонанс. А с наступлением девяностых «Литературка», к сожалению, стала однобоко либеральной. Позже наступила какая-то либеральная паранойя… Убрали с логотипа профиль Горького. Конечно, многие читатели отвернулись. Мы учли эти ошибки, вернули Горького. Сейчас «ЛГ» — это единственное литературное издание, которое открыто всем направлениям. Можно на одной странице прочитать Евтушенко, на другой — Распутина, на третьей — Ерофеева.
С жесткостью революционных времен
— Недавно вы публично критиковали почти все литературные премии — «Национальный бестселлер», «Букер», «Большую книгу». Вы чем особенно недовольны — составом жюри или критериями отбора произведений?
— Жюри всех этих трех премий представляет собой «собрание единомышленников». По политическим взглядам это, как правило, либералы, по эстетическим — почти все сторонники «эксперимента любой ценой». Эти люди объединены скептическим отношением к нашей традиционной литературе. С самого начала у них была задача: из всего потока номинантов отсечь традиционную литературу.
— Кто же им такую задачу поставил и зачем?
— Грубо говоря, задача ставится теми, кто дает деньги. Соответствующим образом подбираются жюри, эксперты.
Влиятельные фигуры писательского мира после развала СССР были настроены просоветски. Цель была — сделать новые премии популярнее государственных и за счет этого выделить писателей с либеральными взглядами. Литературное сообщество, традиционно влиявшее на политику (вспомните перестройку!), постепенно было маргинализировано, а уж настроенных просоветски-консервативно или славянофильски и вовсе отодвинули на самую периферию. «Новые» люди, подключенные к процессу раздачи премий, вошли во вкус. Премии стали фактически общефедеральными, а по принципу отбора сохранили жесткость революционных времен. Наше — не наше. Вручение превратилось в тусовку, в раздачу «слонов» единомышленникам вне зависимости от таланта.
— По каким критериям, на ваш взгляд, отбираются произведения?
— Во-первых, писатель ни в коем случае не должен сочувствовать «советскому проекту». Малейший намек — и ты вылетел. Нельзя декларировать приверженность традиционным и национальным интересам. И третье, это должен быть мейнстрим современной прозы: абсолютно депрессивная, экспериментальная в самом худшем смысле проза.
— Почему же вы согласились стать с Александром Архангельским сопредседателем жюри «Большой книги»?
— А чтобы вблизи посмотреть механизм. Я никак не мог понять, на каком этапе отсекается настоящая литература. И понял, что почти все отсекается экспертами еще на пути к длинному списку. Если говорить о «Большой книге», есть такой персонаж по фамилии Бутов из «Нового мира», он и руководит группой экспертов. Ими и отсекается почти все живое из поступающего на конкурс. Остается в основном постмодернистский «хлорвинил». А дальше выбирают самого своего из своих.
Ввести моду на грамотность
— В повести «Сто дней до приказа» вы впервые рассказали об ужасах дедовщины в Советской армии. Она написана в начале восьмидесятых годов. Вам не становится иногда страшно от того, что она до сих пор так актуальна?
— Будучи заместителем председателя Общественного совета при министре обороны (председатель — Никита Михалков), я на одном из заседаний рассказал, что, когда служил в армии, у нас в гарнизоне была роскошная библиотека. Я, выпускник филологического факультета, нашел там даже двухтомник Лорки, который в Москве было днем с огнем не сыскать. А сейчас в армии не библиотеки, а просто кошмар какой-то. И вот было решено для гарнизонных библиотек издавать специальную серию из ста книг: чтобы там было больше военной тематики, исторической, патриотической. Через некоторое время утверждаем список. И я смотрю — «Ста дней» вообще нет в списке! Меня удивило, что ответил мне один генерал… «Ну, Юрий Михайлович, вы же знаете, как непросто относятся в армии к вашей повести». Действительно, тридцать лет прошло, как она написана, и двадцать три, как опубликована, а относятся все так же…
— Когда «Сто дней» напечатали в журнале «Юность», вы, наверное, думали, что дедовщина будет искоренена в ближайшее время?
— Мы же все были советские позитивисты. Были уверены, что вся беда — в умолчании. Помню, как я пел соловьем одному мудрому генералу КГБ, когда меня вызывали в эту контору по поводу «ЧП районного масштаба» и «Ста дней». Дескать, свобода слова, подобно серебру, все очищает и т. д. и т. п. Он слушал-слушал и говорит: «А вы никогда не задумывались, что есть виды зла, которые свободой и гласностью питаются и только от этого жиреют?» По прошествии лет я думаю — а ведь он был прав.
