– Я создал ее! Я! – Брендс вскочил на ноги. – Вы не смеете так поступать! Она принадлежит мне! Слышите?! Мне!
И снова молчание.
– Это жестоко… – Брендс подошел к окну. Яркое солнце слепило глаза. Мысли, чувства – все стало каким-то другим, изменилось. Он сам изменился. За одну ночь. За один взгляд. Женщина. Ламия…
– Ты сможешь создать их множество, – сказала Себила, даря Брендсу надежду.
– Так это был не сон? – он отвернулся от окна.
– Нет.
– Боже! – Брендсу хотелось броситься в ноги этой холодной женщине и целовать ее ступни, благодарить ее, молиться ей. – Значит, я действительно создал ее? – он все еще стоял у окна, пытаясь побороть дрожь.
– И сможешь создать еще многих подобных ей. Даже лучше.
– Не смогу.
– Не разочаровывай меня, Брендс.
– Вы не понимаете. Она уникальна. Все другие будут блеклыми копиями. Я отдал ей все, что мог. Все!
– Ты просто боишься.
– Я просто это знаю.
– Значит, такова твоя история, Брендс? Вдохнуть жизнь в одного суккуба и сбежать? Жаль. Я уже хотела сделать тебя частью чего-то большего.
– Что может быть более важным, чем то, что произошло в прошлую ночь?
– Ты действительно хочешь узнать это?
– Да.
– После шанса уйти не будет.
Брендс посмотрел за окно и улыбнулся.
– Шанс есть всегда.
* * *
И снова дорога. Новый попутчик не нравился Брендсу. Невысокий, крепкий, с рыжими усами и отвратительным британским акцентом. Он без устали болтал о лошадях, женщинах и бридже, а когда они останавливались на ночь, упражнялся в карточных фокусах. Это было как ритуал – фокусы, болтовня и дешевые скабрезности в адрес молодых девиц в закусочных, где им доводилось останавливаться.
– Какого черта ты рассказываешь мне все это? – спросил Брендс на третий день пути.
– Потому что это забавно, – смутился Гарольд.
– Нет.
– А кому-то нравится.
– Я не кто-то.
Они замолчали. Теплый ветер трепал их волосы.
– Ты видел картины? – спросил Гарольд, когда они остановились, давая машине отдохнуть.
– Видел.
– Ну, и?
– Что: ну и?
– Не глупи, Билли. Я видел, что там происходит. Я сам принимал в этом участие.
– Вот как? – сердце Брендса неприятно сжалось.
– Слышал историю про Эдгара? Говорят, он мог оживить их всех. Понимаешь? По-настоящему оживить, а не так, как это делаю я и те, кто собирается ночами в картинных залах.
– И как вы это делаете? – Брендс затаил дыхание. Осознание исключительности стало хрупким, зыбким.
– Всего лишь образы, – вздохнул Гарольд. – К сожалению, все, на что они способны: ублажать да удовлетворять фантазии. Даже лиц и тех нет. Только тела и силуэты, вобравшие в себя человеческие черты, если, конечно, вы мечтаете о людях.
– Вот как? – Брендс с гордостью вспомнил свое детище.
– Это еще что! – протянул Гарольд. – Видел бы ты, какие образы рождаются у проституток! Бесформенные, желеобразные массы. Без конечностей, без тел. Словно дьявольские медузы, вышедшие из вод самого Стикса! – он брезгливо передернул плечами. – Сущий ад, скажу я тебе. Сущий ад… – он шумно выдохнул, покачал головой. – Билли?
– Да, Гарольд.
– Думаешь, Люсия сможет оживить их всех?
– Не знаю.
– Она же дочь художника. Кому, как не ей, закончить то, что начал отец?
* * *
Штат Мэн. Небольшой городок с населением чуть более тысячи человек, недалеко от канадской границы. Главная улица. Несуразный частный дом, ссутулившийся между парикмахерской и недавно отстроенной закусочной. Выкрашенная в белый цвет дверь. Толстая женщина лет пятидесяти с замасленным передником и французским акцентом. Пара стариков на втором этаже. Запах нафталина. Плотно закрытые окна. Десяток настенных часов. «Тик-так. Тик-так. Тик-так», – их тихие шаги словно созданы для того, чтобы напоминать старикам о скоротечности оставшегося у них времени. Люсия. Брендс смотрел на нее, и в немощности своей она напоминала ему прабабку Маргарет. Глуховатая, пораженная старческим маразмом, с лицом, покрытым бурыми пятнами, и всклокоченными редкими волосами. Она говорила о каких-то старых друзьях, решив почему-то, что Брендс их внук, которого они послали навестить ее. Он попытался возразить, но старуха, перекрикивая свою собственную глухоту, погрузилась в воспоминания своей юности. «Тик-так. Тик-так. Тик-так»…
Брендс не знал, сколько провел времени в этой компании. Пару часов или пару минут – результат был один: головная боль от скрипучего старческого голоса. Страх, что эта старуха сможет затмить его величайшее творение, улетучился, стоило ему лишь взглянуть на нее. Осталась только усталость от проделанного пути и необоснованных тревог. Он пожелал старухе здоровья и спустился вниз.
Толстая женщина потчевала Гарольда свежеиспеченными пирогами и молотым кофе.
– Надеюсь, мама не очень утомила вас? – поинтересовалась она. Брендс покачал головой. – Ваш друг сказал, что вы писатель, но почему именно история нашей семьи? По-моему, в ней нет ничего примечательного.
Брендс сел за стол, взял предложенный кофе.
– Ваша мать никогда не рассказывала о том, кем был ее отец?
– В детстве нет. Лишь когда родилась Долорес, моя дочь, и стала поражать своими рисунками, мать сказала, что в ней, должно быть, проявился талант прадеда.
Брендс вздрогнул. Снова напряжение. Снова часы, отсчитывающие шаги до краха его тщеславия.
– А ваша дочь… Долорес… Я могу с ней встретиться?
Женщина смерила Брендса каким-то странным взглядом, словно он попытался разузнать что-то сокровенное для нее.
– Я даже не знаю… – она засуетилась, вспомнив о готовящихся пирогах – всего лишь повод, чтобы не смотреть Брендсу в глаза. Но история, казалось, сама рвется из ее рта. Девочка. Живопись. Мечты о славе. Внебрачная беременность. Аборт. Неудачный брак… – Она всегда куда-то бежала, словно боялась не успеть, – сказал женщина, подливая Брендсу кофе. – То рисовала, не выходя неделями из своей комнаты, то пропадала на пару месяцев, польстившись на обещания очередного проходимца сделать ее знаменитой. Ее беда в том, что она всегда хотела чего-то большего. Понимаете? – Брендс кивнул, украдкой взглянул на Гарольда, словно тот знал его историю и мог заметить сходство. – Вот такая вот она была, – сказала мать Долорес, усаживаясь за стол. – Ни дня покоя. Ни дня отдыха.
– Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? – спросил Брендс.
– Потому что надеюсь, что все это осталось в прошлом. Новый муж Долорес любит ее, и, надеюсь, она любит его. Я рада видеть, что она наконец-то счастлива, а все эти картины – они причиняли лишь боль и страдания. Понимаете, почему я не хочу, чтобы вы встречались с ней и напоминали ей о ее прошлом?
