Нож рассекает грудь поверженной. И ищет душу… Ангел? Нет. Всего лишь человек.
Смех Кларка.
– Боже! Это просто жизнь!
* * *
Доктор Бэкслэнд позвонила Кингу утром. Детектив слушал ее молча, словно судью, который зачитывает приговор.
– Хорошо. Я приеду, как только смогу, – он положил трубку. Закурил. Вест принес два стакана кофе.
– Снова бессонная ночь?
– Хуже, – Кинг выпил кофе. Докурил сигарету. – Не возражаешь, если я отлучусь ненадолго?
– Нет.
– Спасибо, Джек, – он уже почти вышел, почти закрыл за собой дверь.
– Я знаю, Клайд.
Пауза.
– Что ты знаешь, Джек?
– Знаю, куда ты едешь. Знаю, почему.
– Вот как?
– Это не грех, Клайд. Она всего лишь твоя сестра.
– Замолчи! Замолчи, пока об этом не узнал весь отдел. – Плечи его опустились. – Хотя какая теперь разница…
Они приехали в клинику Бернарда Сноу вдвоем. Дождь барабанил в окна палаты Кэтрин Розенталь. Лужица темной, почти черной крови засыхала на полу. Коронеры толкались, пытаясь вынести на носилках тучное тело санитара из палаты. Доктор Бэкслэнд, утратив прежнюю сдержанность, жужжала возле собравшихся назойливой мухой, готовая обвинить в случившемся первого встречного, лишь бы он не имел отношения к вверенному ей отделу.
– Шариковая ручка, детектив. Представляете?! Она воткнула ее санитару прямо в глаз! – Вест игнорировал ее. – Вот видите! – не унималась доктор Бэкслэнд, показывая на простынь и засохшие на ней капли крови. – Это случилось здесь. Да. Здесь. А потом, – ее указательный палец вытянулся в сторону лужицы крови на полу. – Потом он упал вот сюда. Видите? Ах, мистер Кинг. А вы еще спрашивали у меня, можно ли отпускать эту женщину! Да она больная. Господи! Больная на всю голову.
– Она была буйной… – Вест прочитал имя на халате доктора. – Доктор Бэкслэнд?
– Господи! Ну, конечно, она была буйной. Иначе зачем, думаете, здесь эти ремни?! Мы привязывали ее к кровати каждую ночь, а иногда и день…
– И в эту ночь, конечно, все было, как раньше?
– Ну, да… – доктор Бэкслэнд замялась. – Наверно. Я не знаю…
– А это? – Вест указал на грязно-желтое пятно в центре кровати. – Как вы думаете, что это?
– Моча?
– По-моему, это сперма.
Тюбик смазки, потревоженный топотом ног, выкатился из-под кровати. Плейбойевский заяц на этикетке озорно подмигивал собравшимся.
– Применять при анальном сексе, – прочитал Вест, осторожно убирая тюбик в пакет для улик. – Думаю, это принадлежало убитому санитару.
– Черт, – доктор Бэкслэнд всплеснула руками и замолкла.
* * *
Винсент. Часы на приборной панели «Мустанга» показывали четверть пятого. Дворники монотонно смахивали с лобового стекла редкие дождевые капли. Уличные фонари горели, освещая черное дорожное полотно, по которому, извиваясь, словно змеи, бежали блестящие на свету ручьи. Девушка. Она шла по тротуару. Босые ноги шлепали по лужам. Больничный халат, вымокший до нитки, облеплял худое тело. Золотые волосы спадали на плечи слипшимися прядями. И взгляд: такой потерянный, такой безнадежный. Винсент свернул к обочине. Остановился. Вышел из машины.
– Подвезти? – спросил он девушку. Она не ответила. Он представился.
– Кэтрин.
– Что?
– Мое имя – Кэтрин.
Они сели в машину.
– Куда поедем, Кэтрин?
– Я не знаю, – она смотрела прямо перед собой. Ее дыхание было ровным. Большие твердые соски натягивали мокрую ткань халата. Узкие губы плотно сжаты. Высокие скулы. Голубые глаза…
– Я живу один, Кэтрин, – осторожно предложил Винсент. Она вздрогнула, повернулась, посмотрела на него.
– Мне нужен Томас.
– Томас? – Винсент разочарованно вздохнул. – Кто такой Томас?
– Мой сын, – Кэтрин снова смотрела перед собой. – Вы можете отвезти меня к нему?
– Конечно, – Винсенту совсем стало грустно. – Вы знаете адрес?
– Детский дом имени Джерома Хопкинса.
– Вот оно как… – Винсент посмотрел на часы. На странную женщину. – Вы собираетесь пойти туда в таком виде?
– Да.
– Не думаю, что это хорошая идея, Кэтрин. Не знаю, что с вами случилось, но выглядите вы, мягко сказать, не очень. Да и время сейчас не самое подходящее для визитов. Понимаете, о чем я?
– Нет.
– Назовите мне ваш адрес, и я отвезу вас домой, а утром… вы сами решите, что вам делать.
– Детский дом имени Джерома Хопкинса, – повторила Кэтрин.
– Я же говорю вам…
– Детский дом имени Джерома Хопкинса.
– Черт! Вы что, ненормальная? – Молчание. – Вот что, давайте я отвезу вас к себе, вы переночуете на диване, а утром мы подберем вам какую-нибудь одежду и решим, что делать дальше. – И снова молчание.
* * *
Щелкнули замки. От кирпичной стены за спиной повеяло холодом. Решетки по бокам. Решетки впереди. Кларк сел на кровать. Тишина. Только лампы гудят, словно пчелиный рой. И больше ничего. Никаких чувств. Никаких мыслей. Его плоть мертва. Его душа мертва. Есть лишь инстинкты: чистые, непорочные. Сердце гоняет по венам кровь. Легкие перекачивают воздух. Кишечник высасывает из переработанной желудком пищи полезные вещества. И все. И больше ничего. Совсем ничего…
Дежурный спустился в подвал. Достал из холодильника изуродованное тело Анты. Он сильный. Он заставит себя смотреть на нее, не бояться… Черная кожа залита кровью. Глазницы пусты. Рот открыт и из черной пасти на дежурного смотрит обрубок языка. Сердце вырвано из тела, так же, как и другие внутренности. Мышцы разрезаны. Белые кости блестят в дрожащем свете.
– Я не боюсь. Нет, – дежурный закрыл глаза. Джесс. Джесс Па-ленберг. Он все еще видел ее. Живой. Восставшей из могилы. И эта женщина… Шлюха… Разрезанная. Разорванная на части. Она совсем не похожа на Джесс. Джесс задушили… Дежурный открыл глаза. Анта. Ее шея. Руки убийцы оставили на ней свой след: яркий, четкий, цвета спелых слив. Они забрали у нее жизнь, а после лишили тела. Уничтожили, превратив в груду ненужного мяса и костей…
Дежурный закрыл холодильник. Поднялся наверх. Мир. Что стало с ним в руках безумия? Хаос. Он правит порядком. Подсылает ночами в квартиры людей страхи, заставляя их трепетать в своих кроватях.
– Я не боюсь, – дежурный стиснул зубы. – Не боюсь!
Автомат загудел и выплюнул холодный кофе. Вот они, страхи – мираж в пустыне хаоса и смерти. Галлюцинация перед лицом неизбежности. Попытка выжить в бурлящем море крови. И смех. Смех и презрение. Они смеются над тобой – все те, кому ты признался в своих слабостях и страхах. И это эхо. Оно звенит. Звенит внутри тебя чувством собственной неполноценности. И враг твой, самый страшный враг – это ты сам. Он выжигает тебя изнутри твоими собственными страхами, твоей нерешительностью, твоей слабостью…
