Она обняла его, впилась поцелуем в его губы, потянула вниз, на ковер, помогла раздеться, прижалась своей грудью к его груди.
– Возьми меня, Лаялс, – прошептала она.
– Я не могу, – он покосился в сторону девушки.
– Она всего лишь шлюха Боа, Лаялс. Всего лишь пес. Верный пес для наших утех, – Себила укусила его в шею. Сильно. До крови. – Когда-то, Лаялс, во мне было столько силы, что я могла бы свести тебя с ума одним только взглядом, но сейчас… я слаба… Понимаешь? Всего лишь женщина. Женщина, которая хочет приручить тебя. Показать тебе что-то… Чтобы ты был моим. Понимаешь? Только моим, – она поцеловала его, раздвинула языком его сжатые губы и там нашла его язык. Девушка за ее спиной. Лаялс вздрогнул, когда она начала ласкать его. – Тебе нравится? – спросила Себила. Он не ответил. – Нравится. Вижу, что нравится, – Себила отстранилась от него. – Посмотри на меня. Посмотри на меня, Лаялс! – Он открыл глаза – потерянный, сбитый с толку взгляд. – Ты принадлежишь только мне, Лаялс.
– Да.
– Только мне, – она впилась зубами в его губы, пока теплая кровь не наполнила их рты. – Но если ты когда-нибудь предашь меня, Лаялс, я убью тебя.
Приглашенная девушка начала тихо постанывать. Себила схватила ее за волосы и оттолкнула в сторону.
– Ты только мой, Лаялс. Только мой…
* * *
Олдмайер курил, искоса поглядывая то на фотографии, то на фотографа.
– А у тебя талант, Джастин. Определенно, талант! – он ударил кулаком по столу. – Будь я проклят, если это не пахнет скандалом!
– Очень хорошо, – Ллойд неуверенно мялся с ноги на ногу. – Слушай, Микки, если уж ты в таком хорошем расположении духа, то, может быть, не станешь возражать, если я возьму на завтра отгул?
– Отгул?! – Олдмайер выпучил глаза. – Мы ведь только начали, сынок! Погоди, мы еще покажем этому городу, кто есть кто на самом деле!
– Да я понимаю, просто…
– Девушка? – Микки расплылся в умиленной улыбке. – Что ж ты сразу не сказал?! А то уж я, старый болван, собирался познакомить тебя со своей племянницей. Очень, кстати, ничего. Ну, это так, на случай, если не заладится с этой… Как там ее у тебя зовут?
– Пенни.
– Да! В общем, если не заладится с этой девушкой, то…
– Спасибо, Микки.
Оставшись один, Олдмайер позвонил редактору и попросил задержать набор утреннего выпуска. Достал пишущую машинку «Оливетти». Вставил в ролики чистый лист, сунул в зубы сигарету и включил воображение…
– Нет, – сказал Белами, пробежав глазами текст статьи и просмотрев фотографии.
– Что значит, нет?
– Извини, Микки, но мы порядочный журнал, а не какой-нибудь там «Хастлер».
– Чушь!
– Это твоя статья – чушь! Посмотри, о чем ты пишешь!? Какой-то третьесортный адвокат развлекается с двумя шлюхами…
– Это не третьесортный адвокат, Белами. К тому же одна из этих шлюх – любовница младшего Маккейна, а это уж точно не последний человек в городе.
– Ты пилишь сук, на котором сидишь, Микки!
– Я всего лишь хочу, чтобы люди знали правду.
– Нет, черт возьми, ты просто хочешь очернить порядочных людей! Не знаю, откуда у тебя это желание, но запомни, никто не безупречен, Микки! Никто! Ни ты, ни я!
– Если хочешь, я могу написать о себе.
– К черту!
– Или о тебе.
– Пошел вон отсюда!
Белами выбросил статью и фотографии в урну и налил себе выпить. Скотч был дорогим и чертовски хорошим. Он обжигал губы и трезвил мысли. Белами посмотрел на урну, выудил оттуда фотографии и убрал в стол. Настенные часы показывали начало одиннадцатого, и для визита к Старику было уже слишком поздно, но утром… Утром он обязательно навестит Маккейна и отдаст ему фотографии, заложив тем самым еще один кирпичик в фундамент своего благополучного будущего.
* * *
Рем. Ллойд выследил его через пару дней после того, как Себила и Джейкоб объявили о том, что ждут первенца. Священник был странным. Слишком молодым. Слишком непохожим на других священников. Он встречался с Лаялсом, со Стариком Маккейном. Несколько раз Ллойд видел, как Рем встречается с другими священниками, такими же странными, как и он сам. Но пиком безумия, его последней точкой, было строительство дома, которое возглавлял Рем. И дом этот воистину был странным. Одного взгляда на него хватало, чтобы понять, что его хозяева не собираются жить в нем, скорее наоборот. Они готовят его для чего-то определенного, особенного, что произойдет лишь однажды, а потом дом будет уже не нужен.
* * *
Слишком много фотографий. Слишком много ненужных фактов. Чем бы ни занимались Маккейны – это их личное дело, будь то оккультизм, коррупция, гомосексуализм и прочие причуды. Белами знал: единственное, что его волнует в этом мире – это он сам, его жена и двое детей, будущее которых напрямую зависит от того, что он делает, и насколько прочен фундамент под его ногами. Поэтому Белами звонил Старику. Звонил снова и снова. И долг Старика Маккейна рос. И Белами знал, что это надежное капиталовложение.
* * *
Бруно был стар. Год за годом на протяжении последнего десятилетия он наблюдал, как его некогда крепкое тело превращается в жидкий студень. Он уже не был тем мужчиной, который любил женщин, драки и скотч. И пусть Старик Маккейн говорил, что он значит для него больше, чем десяток молодых псов, Бруно знал, что это всего лишь привязанность и старая дружба. Ведь он и Дэнни, они были вместе с самого начала и вместе дошли до конца. А в том, что это конец, Бруно не сомневался. Сколько им оставалось в этом мире? Пять, десять лет, сдобренных маразмом, болью в суставах и примочками от пролежней? Нет. Бруно хотел еще пожить. Хотя бы последний раз в жизни почувствовать себя тем, кем он был когда-то раньше. И Белами дал ему этот шанс – со своими звонками, жужжащими, как назойливая муха, в кабинете Старика. И эта парочка – журналист и фотограф – они могли уничтожить все, что Бруно и Маккейн создавали последние пятьдесят лет, втоптать в грязь их заслуги, их жизни. Старик никогда не говорил ему о своих слабостях, но Бруно слишком хорошо его знал, чтобы не видеть – сейчас Старик слаб, уязвим, и вместе с ним уязвима их империя. Не власть и закон, не деньги, не сильные мира сего, а всего лишь журналист и фотограф взяли Старика за горло и прижали к стенке. И это был момент истины. Кульминация последних пятидесяти лет. Шанс для Бруно снова почувствовать себя живым.
* * *
Ллойд проявлял фотографии, когда Бруно постучал в дверь: негромко, терпеливо. Сложив за спиной руки, он стоял, опустив голову, дожидаясь, когда ему откроют. Он не хотел пользоваться оружием. Нет. Только старость и опыт против молодости и напора. Его кулаки были сжаты. Суставы хрустнули, когда он ударил Ллойда в лицо. Схватил за ворот рубашки, подтянул к себе и ударил еще раз, но уже лбом. Кровь хлынула из сломанного носа, запачкав дорогой костюм Бруно. Ллойд упал на колени. Закрыл лицо руками. Бруно пинал его до тех пор, пока тело фотографа не обмякло. Затем закрыл дверь, осмотрелся. Он никуда не спешил. Женщина Ллойда ушла четверть часа назад, поэтому у него было время. Он собрал в охапку одежду в спальне, перенес в черную комнату, где фотограф проявлял свои снимки, и поджег ее. Пламя охватило стены, негативы, фотографии. Бруно вернулся в спальню и поджег тяжелые шторы. То же самое он проделал в гостиной. После достал из кармана припасенную веревку, обмотал один конец вокруг шеи фотографа, другой привязал к ножке тяжелого дивана, поднял Ллойда на руки и выбросил обмякшее тело в окно.
