— Гроб не спас ее, лишь остановил процесс некроза тканей. Она уже мертва, понимаешь? Можно спасти умирающего, но спасти того, чей мозг уже необратимо мертв… Не существует таких генозелий. Ни у меня, ни у кого бы то ни было еще.
— Мертва… — пробормотал Гензель, и ему показалось, что его собственные губы сделаны из того же холодного гладкого пластика, как у Бланко. — Ох, Человечество, что же я натворил…
Гретель неловко погладила его по макушке. Редкое проявление чувств. Едва ли Гретель совершила его, повинуясь внутренним позывам, скорее увидела где-то и механически воспроизвела. Геноведьмы не знают, что такое сочувствие.
— Гензель… Я не собираюсь тебя утешать, но… На что ты рассчитывал? На чудо? Чудес не бывает. Плоть всегда подчиняется законам плоти. Ты сделал это. А теперь прими это как данность. И не умоляй Человечество о том, чтобы оно совершило невозможное.
Гензель непонимающе уставился на нее. Наверно, его восприятие серьезно повреждено. Раньше он не понимал, что чувствует Гретель, а теперь не понять и того, что говорит…
— Чудо?.. Я?.. Что ты имеешь в виду, черт возьми?
— Ты сам дал ей яблоко, — терпеливо сказала Гретель, не отнимая руки. — Пусть без моего согласия, нарушив наш уговор, но менять что-то поздно. Это был твой выбор. Яблоко подействовало. Принцесса мертва. Какого еще результата ты ждал?
Гензель расхохотался. Получилось как-то само собой. Он просто открыл рот, и смех вдруг хлынул из него злым рокочущим потоком — нервный лающий смех, которого испугался бы, наверно, даже цверг.
— Братец!..
Ему пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы унять этот безумный клокочущий смех.
— Я… Я… Ты думаешь… Ох…
— Говори! — потребовала она. Глаза мгновенно потемнели.
— Я дал ей яблоко! Чертово яблоко!.. Сам. Верно. Но не отравленное яблоко!
Редко можно увидеть геноведьму в растерянности. Кажется, Гензель увидел такое впервые. Гретель беспомощно заморгала. Ее глаза, холодные и прозрачные, на миг стали почти человеческими. Как у маленькой девочки, растерянно глядящей на старшего брата.
— Ты не давал ей отравленного яблока? — медленно, с расстановкой спросила Гретель. — Не давал ей яблока королевы-мачехи?
— Да нет же, черт тебя возьми! Кто я такой, по-твоему? Оказаться в постели с женщиной и угостить ее отравой? Таков твой братец?
— Прости, я, кажется…
— У меня и в мыслях не было отравить ее!
Гретель схватила его за плечи с силой, которой никак нельзя было предположить в тощем теле геноведьмы.
— Тогда что ты ей дал? Что ты ей дал, Гензель?
— Яблоко короля конечно же! Маленькое, зеленое. То самое, что мы получили от него! То, что должно было привести Бланко домой. Ностальгия, тоска по дому… Тревиранус знал, в каких чувствах она покинула дворец. Он раскаивался в том, что презирал ее в детстве, и хотел вернуть все назад. Поэтому он дал нам это яблоко. Чтобы вызвать прилив ностальгии…
— А вызвал смерть, — безжизненным голосом произнесла Гретель, выпуская брата.
Гензель опустил руку в карман и, нащупав там твердую сферу, вытащил ее наружу. Это было то самое яблоко. Не крупное, скорее мелкое. Зеленое, кислое даже на вид. Но оно немного изменилось с тех пор, как он принял его из королевской руки. На боку яблока крошечным зазубренным полумесяцем блестел след укуса, отпечаток чьих-то зубов. Откушенный кусочек был совсем невелик. Под тонкой зеленой шкуркой была влажная белая мякоть. Отстраненной частью сознания, которая наблюдала со стороны за тремя застывшими телами, одно из которых было заключено в глыбе хрусталя, Гензель подумал о том, что яблоко странным образом стало миниатюрной копией лаленбургского герба.
Как там говорил король?.. Символ извечного качества человеческой души — нелогичного, безрассудного и бессмысленного качества. Способности поступать так, как заблагорассудится, а не так, как советует разум.
Ему вдруг захотелось самому откусить кусок яблока. Впиться акульими зубами в отравленную мякоть. Раздавить. Интересно, он успеет почувствовать вкус?.. Но он знал, что это бесполезно. Яблоко было создано только для Бланко и только на нее могло подействовать.
— Это невозможно, — решительно сказала Гретель, катая яблоко по ладони. — В нем нет яда. Я проверяла.
— Перепутать мы не могли. Яблоки слишком разные. И никто бы не спутал. Отравленное яблоко мачехи так и лежит в сумке.
— Верно.
— Значит, она умерла, откусив от яблока, в котором нет яда? Бывает ли такое. Гретель?
— Не бывает, — глухо ответила она. — Никак не бывает. Я проверю еще раз. Прямо в здешней лаборатории. В прошлый раз у меня был лишь походный набор, годный для поверхностного анализа. Я проведу полную проверку. Разберу его до хромосомного уровня. Возможно, у принцессы была редкая форма аллергии, и она…
Гензель устало усмехнулся. Взглянув на него, Гретель осеклась.
— Я проверю все яблоки. Все три.
— Проверь и принцессу. Ты говорила, что делаешь ее генетическую карту.
Гретель кивнула.
— Она будет готова через несколько часов. Начну работать немедленно. Если хочешь, можешь понаблюдать.
Гензель бросил взгляд на мертвую принцессу. Гудящий гроб незыблемо возвышался посреди лаборатории. Залитая синеватым светом лабораторных ламп, Бланко казалась умершей еще несколько дней назад. Остывшее человеческое тело. Покинутый храм. Одинокая девчонка, всю жизнь боявшаяся саму себя. Мертвая принцесса на своем ложе.
— Подожду в своем спальном отсеке, — сказал Гензель.
Выходя, он чувствовал спиной взгляды трех цвергов. И что-то еще, но что именно — не хотелось и разбираться.
20
Гретель пришла через несколько часов. Сколько их прошло, Гензель не знал. Может, три, а может, и восемь. Чувство времени отказало ему с момента смерти принцессы. Секунды никак не хотели складываться в минуты, рассыпались ворохом песчинок, а минуты отказывались сливаться в часы. Может, ткань времени не так уж незыблема, как принято считать? Может, и она подвержена причудливым и необъяснимым мутациям?..
В столовой Гензель захватил несколько бутылок вина и даже выпил две из них, но опьянение не пришло, вместо него со дна души поднялась какая-то муть, точно из фильтров лабораторной установки, много лет подряд перемешивавшей гнилостный ил и тину. В голове гудело, но сейчас Гензель был рад этому гулу — тот заглушал мысли. Если бы не этот гул, мысли наверняка разнесли бы его голову в клочья, как стая остервеневших голодных хищных птиц. Или это сделал бы он сам, приставив раструб мушкета к подбородку.
Бланко.
Она доверилась ему. Принцесса, много лет боявшаяся даже собственной тени, запуганная отцом и неизвестностью, открылась ему, самозванцу и лжецу. Доверчиво приняла отравленный плод из его рук. Кажется, он до конца своих дней обречен ненавидеть яблоки. И уж точно никогда больше не объявится в Лаленбурге — там во всем городе пахнет проклятыми яблоками…
