И тут до меня дошло: математика в природе — вещь очень простая.
Сильный альфа силен силой своей Стаи. А сейчас Стоун Ривер была самой большой Стаей.
Альфа. Один альфа. Одна Стая.
Волк прорычал эти слова, и я восприняла их. Доминирование для оборотней — это все. Вся власть у самого доминирующего волка. Самый сильный волк подчиняет себе всех.
Объединять Стаи. Объединять власть.
Когда созывался Сенат, для каждого альфы это было словно призывный звук сирены, от которого бросало в дрожь. Им нужно было бросать вызов друг другу. Одному из них нужно было доминировать, другим нужно было подчиняться. Волчьи инстинкты отступили перед моим знанием ситуации, и я занялась подсчетами.
У Каллума была самая большая Стая. У Каллума был дар — он мог видеть будущее. Я готова была биться об заклад на свою жизнь, что Каллум был старше, сильнее, да и вообще во вам превосходил любого, находившегося в этой комнате.
Каллум был самой большой угрозой, и тот факт, что его Стая росла быстрее, чем другие, совсем не успокаивал страхи других вожаков, их инстинктивное подозрение, что, если бы Каллум только захотел, он стал бы и их альфой тоже. Осознание этого факта испугало меня, но не удивило. Это застало меня врасплох, но было совершенно закономерным. Каллум был опытен. Он был силен. И он был умен.
И он был — Каллум.
— Всего пятеро родилось, и двое из них — твои. — Это снова Шей.
Я ненавидела его, но зато его дикция мне очень нравилась, потому что голоса остальных вожаков стай смешивались в моих ушах в неясное бормотание.
— …не рождались…
— Только один…
Другим альфам очень не нравилась сама мысль, что Стая Каллума росла, а их Стаи уменьшались. Они хорошо понимали, точно так же, как понял это Волк, ненадолго посетив комнату, где они заседали, что, если вдруг Каллум устанет от демократии, весь североамериканский континент, целиком, станет принадлежать ему.
— …Бешеный…
При этих звуках Чейз-волк навострил уши. Несмотря на то что его разум находился в полном смятении, это слово он узнал.
Именно из-за этого мы были здесь. Именно для этого мы подслушивали.
— Ответ… не такой простой…
— …прерогатива…
До меня долетали обрывки слов, но даже они повергали меня в ужас — это были совсем не те слова, которые я ожидала услышать. Альфы должны были обсуждать стратегические планы поимки Бешеного. Они должны были делиться друг с другом предположениями о его возможном местонахождении. Они должны были говорить…
— …если только… нам необходимо…
— …закрыть на это… глаза…
Закрыть глаза? Закрыть глаза? Да как они могли произнести такие слова, обсуждая бешеного волка? Они не могли такого сказать. Мужчины в этой комнате всего лишь на волосок находились от того, чтобы не наброситься друг на друга в смертельной битве за доминирование. Этот Бешеный убивал на их территориях. Само его существование было вызовом для них, а альфы вызовов не терпели.
Альфы были сильными. Они охраняли покой своих Стай. Они отражали угрозы.
— …в обмен на это… желательно…
— Мы что, теперь с убийцами торговаться будем?
Голос у Каллума тихий, в отличие от Шея. Ему ничего не надо доказывать. Именно сила, а не громкость донесла его слова до меня. А Чейз съежился, прижавшись брюхом к земле при звуках этого голоса.
Каллум не был альфой для Чейза, в обычном смысле слова. Просто существовал инстинкт повиновения. Согнуться. Подчиниться власти его слов.
Шей не подчинился.
— Это твое последнее слово по этому вопросу, Каллум? — спросил он.
— Да. — Голос Каллума был тверд, как никогда.
На мгновение воцарилось молчание, а затем Шей заговорил снова:
— И что ты собираешься с этим делать?
С Каллумом никто так не разговаривал. Ни другие альфы. Ни его собственные волки. Даже я так с ним не говорила… в большинстве случаев.
Шей не бросал Каллуму вызов. Совсем нет. Он вынуждал Каллума бросить вызов остальным. Навязать им свою волю. Доказать, что он может это сделать.
Одна стая. Один альфа.
— У нас демократия или нет? — бросил перчатку Шей. — Мы голосуем или ты будешь решать сам?
Голосовать — по какому поводу? Решать — что? Что, будем торговаться? Или что, закроем на все глаза?
Брось им вызов, беззвучно закричала я Каллуму. Сделай это! Сделай их всех!
Он мог это сделать. Все мои «я», все мои воспоминания, все инстинкты, которыми я обладала, говорили мне, что Каллум мог остановить это. Он мог заставить всех подчиниться.
Но он этого не сделал.
— Мы приверженцы демократии, — сказал Каллум, и голос его был таким, как всегда, и мнение его не оспаривалось.
Плохо. Плохо… плохо… плохо… Демократия не для волков. Голосовать — это не для оборотней. Каллум был надежен. Каллум был решителен. Каллум просто обязан был что-то сделать.
А он — не сделал!
— Все — «за»?
Все «за» что? Я не услышала, как стих шум голосования, не услышала ничьих предложений, кроме предложения Каллума, но по тону его голоса я поняла, что он оказался в меньшинстве и что все остальные проголосовали за то, чтобы совершить нечто немыслимое.
Я попыталась привести свои мысли в порядок, но у меня это не очень-то получилось. Альфы не собирались охотиться на Бешеного. Они собирались заключить с ним сделку.
Глава
ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
— Нет! — Я резко села на кровати, и вопль разорвал мою глотку.
На другом конце нашей связи в ярости метался Чейз, его волк жаждал крови и охоты. На кроликов. На оленя.
Чейзу нужно было убить кого-нибудь.
Я могла это понять. Мои ногти так впились в подушку, что я начала опасаться, как бы не разорвать ее в клочья. Как только я извлекла себя из сознания Чейза, я испытала сразу два приступа жесточайшего синдрома отмены.
[37] Один был Чейза. Другой — мой, и они так идеально отражали друг друга, что в любое другое время я бы долго прокручивала эти чувства у себя в голове, вспоминая прикосновения его кожи, и как это все было, когда я находилась у него внутри, и как нам обоим стало больно, когда я покинула его тело, И как нас обоих только что предали. Снова!
Каллум мог бороться с другими альфами. Он мог бороться с ними, и он мог победить, но мы не стоили того, чтобы это делать. Чейз, мои родители, Мэдисон Кави и бог его знает сколько еще детей, которые были разорваны в клочья, — никто этого не стоил.
