Никита был человек передовой, к наукам прилежный, но уж больно в неподходящий момент его инопланетяне захватили – Неличка-то ждёт, а времени уже совсем мало осталось; хорошо ещё хоть вышел с запасом!
– Нет, – говорит Никита, – извините, гуманоиды, но не могу я, некогда, спешу очень. В другой раз как-нибудь.
А сам дёргается, как на иголках, и смотрит на часы. Инопланетяне говорят:
– Да не глядите вы на часы, молодой человек, они стоят у вас. Мы вас обязуемся вернуть в то самое время и в то самое место, откуда вас извлекли. Так что, на земле вашего отсутствия никто не заметит. Здесь три недели с нами проведёте, а там – три секунды пройдёт. Относительность, однако.
– Нет, – кричит Никита, – я три недели не выдержу! Три недели – это вечность!
И бьётся кулаками в иллюминаторы – всё о Неличке Пак думает.
Инопланетяне, едва услышали слово «вечность», переглянулись, свистнули по-своему и отпустили Никиту Горкина обратно в метро. Даже сувенира ему никакого не подарили.
В итоге Никита успел на свидание, более того, вспомнил все нужные слова, расписался с Неличкой, и стали они жить-поживать и детей, как говорится, наживать. А инопланетяне в ещё большем удивлении остались после встречи с землянином: такой формулы относительности они никогда раньше не слышали. Не могли они разгадать смысл земных слов и долго ещё ломали свои квадратные головы над воплем Никиты Горкина: «Три недели – это вечность!»
Пока не разберутся, что к чему, на новую встречу с землянами не вылетят.
Юбилей
Профессор Ненародов отмечал свой 65-летний юбилей. По этому поводу в доме профессора было устроено целых три застолья: на завтрак он собрал всех своих родственников, на обед позвал друзей, на ужин пригласил врагов.
Завтрак оказался самым скромным. Отобедать явилось очень много гостей, все дарили подарки, говорили тосты, желали юбиляру долгих лет жизни, женщины лезли целоваться, мужчины рассказывали неприличные анекдоты и сами над ними смеялись…
Самым продолжительным из застолий стал ужин – он продлился аж до утра. Враги и врагини, в отличие от друзей и подруг, явились строго вовремя и поначалу держались настороженно, но потом выпили по первой, по второй – и вся неловкость испарилась. (Профессор, надо заметить, только за ужином позволил себе алкоголь, до этого, чтобы не обидеть приглашённых на вечер врагов, он пил минералку.) Расслабившись, гости стали дарить юбиляру адреса в папочках, где в стихах и в изысканной прозе обзывали профессора последними словами, произносили тосты за его бездарность, а некоторые даже объявляли войну. Профессор отвечал им а в том же тоне, иногда благожелательно материл приглашённых и чувствовал себя помолодевшим лет на сорок. Враги остались более чем довольны приёмом и, нехотя расползаясь под утро, благодарили Ненародова за тёплый приём, за толерантность, мужественно целовались с ним взасос и обещали сохранить прежние вражеские отношения до конца своих дней. Юбиляр на чем свет выражал им свои антипатии, радостно хватал уходящих за грудки, плакал и утверждал, что лучше праздника у него отродясь не было. По всеобщему мнению, юбилей удался.
Недовольным остался только один человек – Свирид Плеваки, член-корреспондент Академии наук. С одной стороны, он считался профессору другом, а с другой – постоянно писал на него анонимные корреспонденции в разные присутственные места. Поэтому ему пришлось прийти на юбилей дважды – сперва к обеду, а потом и к ужину. В итоге Свирид Плеваки так объелся и так перепил, что весь последующий день чувствовал себя отвратительно. И всё же, несмотря на дикие головные боли, вечером он нашел в себе силы сесть за рабочий стол и написать очередную член-корреспонденцию. В ней г-н Плеваки подробно рассказал общественности, как профессор Ненародов превратил свой юбилей в фарс и нарушил все правила хорошего моветона, поставив таким образом под вопрос расклад научных сил. Особо Плеваки выделил тот факт, что в еде и горячительных напитках этот пресловутый профессор меры знать не хочет.
И лишь тогда, когда корреспонденция была отправлена, анониму полегчало.
Нимб инженера
Гену-инженера у нас во дворе все знают. Законченный алкоголик, окончательно опустившийся тип, в герои сказок ну никак не годится! Ан нет – с ним самая удивительная история произошла. Да что там история, именно что сказка!
Этот тип, Гена, раньше чуть свет – в рюмочной со своим стаканом ошивается, водочку попивает. Поошивался несколько лет, пока всё, кроме того мутного стакана, не пропил, а потом начал на паперти попрошайничать. Выпросит целый стакан мелочи, пойдёт в аптеку да на все и покупает жидкость для прочистки поверхностей. Из той же ёмкости и пьёт. Никакой гигиеничности!
Но поскольку принимал-то он эту жидкость внутрь, то через некоторое время он так прочистил свои внутренности, что ну просто полностью очистился – и душой, и телом, и всеми остальными своими составляющими. Стал кристально чистым человеком, просветлел и засветился!
И было бы от этого Гене-инженеру счастье, да вмешался нюанс – нимб у него появился! Вырос над лысиной самый натуральный нимб, размером с тарелочку. Видать, от чрезмерной очищенности, – ровнёхонький такой, умилительно радужного цвета, будто бензин в лужицу слили.
И получается, что нимб – это хорошо, а Гене от него плохо! Стесняется он этого своего атрибута! Не заслужил, говорит, не достоин! Пробовал его вывести – ничем не выводится.
– Лучше б, – говорит, – у меня рога выросли, их хоть спилить можно, на худой конец – шарфом обмотать, а тут – ничем не замаскируешь! Западня какая-то!
И действительно: шляпа нимб не берёт, он через неё проходит, просвечивает. В темноте сияет, мешает уснуть спокойно, подушка пару раз возгоралась. Гена извёлся просто. Пить перестал, за ум взялся, чертежи на дом берёт.
– Это, – говорит, – меня Бог опозорил, ибо нет, ребята, большего наказания, чем незаслуженная благодать!
Бывшие собутыльники над ним потешаются:
– Геннадий-то наш разошёлся – без стакана философствует! Моралист!
Конечно, моралист. Ну кто ещё может выйти из пьяницы, если его исправить!
Так и живёт теперь Гена-инженер с нимбом над головой. Стакан свой старинный не выбрасывает. Бывает, выйдет во двор, сядет на скамеечку, достанет из кармана свой гранёный сувенир и смотрит его на просвет. Нимб от стаканных граней отражается, сверкает всеми радужными отблесками – по всему двору зайчики бегают, во все окна стучатся. Чего уж там Гена в этом стакане разглядеть пытается – не знаю. Нам он о том не говорит теперь. Мы ему теперь не компания.
Поэтесса
У одной талантливой поэтессы был муж, который работал наладчиком оборудования на обувной фабрике. А помимо мужа у нее был еще муз – эфемерное создание мужского пола, которое помогало ей писать стихи, подсказывало рифмы, направляло перо, а иногда и диктовало целые четверостишия. Муж сильно ревновал поэтессу к этому самому музу. Бывало, придёт с работы, увидит на письменном столе новое стихотворение – тут же начинает кричать и браниться.
