Визитером оказался Жора Сиплый – один из корешей Реброва, с которым они были знакомы еще со времен совместной учебы в спецПТУ. Как и Ребров, Сиплый тоже был судим по 206-й статье УК – за «хулиганку», правда, наказание они отбывали на разных зонах. Да и результатов добились разных: если Сиплый так и не смог выбиться в лидеры, то Ребров, уйдя в «отрицаловку», сумел так поставить себя, что привлек внимание воров, отдавших должное его дерзости и уму. В итоге он очень быстро из пешки (рядового «баклана») выбился в ферзи – стал правой рукой Могола.
– Извини за непрошенный визит, но дело того стоит, – произнес Сиплый, переступая порог квартиры, где Ребров жил один с тех пор, как полгода назад схоронил свою мать.
Закрыв дверь, хозяин квартиры прошел вслед за гостем в комнату и сразу обратил внимание на спортивную сумку, которую гость поставил на стол.
– Вот подарок тебе притащил – ты же у нас спортом увлекаешься, – сообщил Сиплый, опускаясь на диван.
– Что ты гонишь, какой подарок? – спросил Ребров с удивлением глядя то на гостя, то на сумку.
– Мишка Бегунок стырил эту сумку у одного фраера, заснувшего в метро. Притаранил ее мне, а я сразу вспомнил о тебе – там адидасовский костюм и бутсы.
– Гонишь? – с недоверием спросил у приятеля хозяин квартиры.
– Век воли не видать, – и Сиплый сделал характерный жест: ногтем большого пальца подцепил верхний зуб, после чего тем же пальцем провел себя по горлу.
После этого Ребров открыл молнию на сумке.
– Мать моя женщина! – воскликнул он, извлекая на свет новенький импортный костюм, который купить в советских магазинах было невозможно.
– Ты бутсы посмотри – на них муха не еблась, – поддержал восторги друга Сиплый.
Ребров так и сделал – извлек на свет бутсы и принялся с восхищением их рассматривать.
– Это каким же мудилой надо быть, чтобы такие шмотки в метро проспать, – резюмировал Ребров, возвращая вещи в сумку.
– Мишка говорит, что этим мудилой был какой-то молодой чувачок с красной ветки метро. Видно, спортсмен какой-то – со «Спортивной» ехал на тренировку.
В этот миг Ребров стал рассматривать кофту у костюма и обнаружил на воротнике бирку с именем и фамилией владельца.
– Гадский папа, как же тесен мир! – воскликнул Ребров и со злостью бросил кофту в сумку.
– Ты чего? – удивленно воззрился на него Сиплый.
– Этот мудило мне знаком – пять лет назад он отодрал нас в сухую, – сообщил Ребров приятелю. – Пять безответных мячей нам наколотил.
– Значит, теперь пришла пора поквитаться – будет ходить в совпаршиве, а не в адидасовском прикиде. Или ты хочешь, чтобы мы его нашли и поставили на ножи?
– Ты что, с дубу рухнул – на какие ножи? Если бы ты видел, как он в футбол играет, ты бы ему ноги целовал.
– Да гори он пропадом этот ваш футбол – на фиг он мне сдался! – воскликнул в сердцах Сиплый.
– А вот мне не на фиг – я таких забивал отродясь до этого не видел. А ему тогда всего двенадцать лет было. Можешь себе представить, в кого сейчас этот парень вырос?
– Да кто тебе сказал, что это он? – вскочил с дивана Сиплый.
– Там бирка на костюме – «Толя Кожемякин».
– Да мало ли в Москве Кожемякиных, да еще и Толиков?
– Может быть, и много, но это точно он – только у него такой костюм может быть. Впрочем, это легко проверить.
Сказав это, Ребров закрыл молнию на сумке и, закинув ее на плечо, направился в коридор.
– Ты куда? – удивленно спросил Сиплый.
– К Кожемякину. Там заодно и узнаю, имеет он отношение к этим шмоткам или нет.
– Ты точно больной на голову! – всплеснул руками Сиплый.
Но увидев, что его приятель и не думает отменять свое решение, обреченно поплелся за ним следом.
На улице они быстро поймали такси и Ребров назвал адрес, который помнил наизусть – как и тот день, когда их кодла проиграла всухую матч малолеткам.
У подъезда той самой «хрущобы», где жили Кожемякины, Ребров вышел из такси и попросил друга остаться в машине. На дворе был уже вечер и в том самом окне, в котором пять лет назад Ребров видел мать Кожемякина, горел свет. Это означало, что в квартире кто-то есть.
Прыгая через две ступеньки, Ребров легко вбежал на четвертый этаж и нажал на кнопку звонка. Спустя минуту дверь открылась и перед непрошенным гостем возник Анатолий Кожемякин собственной персоной.
– Здорово, Толик, – поздоровался Ребров.
Но заметив, что его не узнают, продолжил:
– Что, сильно изменился за пять лет? Я тот самый чувак, которого ты отодрал всухую 5:0 в той самой коробке, что стоит у вас во дворе.
После этих слов лицо Кожемякина, до этого напряженное, осветила улыбка и он спросил:
– Опять пришел в футбол поиграть?
– Да ты за эти пять лет наверняка до мастера спорта вырос – на одной ноге меня обыграешь.
– А ты чем все это время занимался? – поинтересовался Кожемякин.
– Да так – путешествовал, – уклончиво ответил Ребров.
Но взгляд Кожемякина скользнул по его руке, где на каждом пальце теперь красовались синие татуировки – и все сразу стало понятно.
– Может, зайдешь? – и футболист сделал шаг назад, приглашая гостя в дом.
Но тот мотнул головой и предложил:
– Лучше ты ко мне.
Кожемякин вышел на лестничную площадку и притворил за собой дверь.
– Ты сегодня ничего не терял? – поинтересовался Ребров, когда они отошли к окну, выходившему на другую сторону двора.
– Что например? – напрягся Кожемякин.
– Вот это, – и Ребров движением руки перенес сумку, висевшую у него за спиной, на живот.
Увидев вещь, с которой он уже успел навсегда распрощаться, Кожемякин буквально остолбенел. А когда пришел в себя, спросил:
– Ты где ее взял?
– На улице нашел.
– А как узнал, чья сумка?
– Ты совсем дурной, Толик – на костюме бирка с твоими именем и фамилией. На, держи и больше не теряй.
Вручив хозяину его вещи, Ребров достал из кармана пачку «Примы» и закурил.
– Ты куда с этим ехал – на тренировку? – спросил он, открывая форточку в коридорном окне.
– На смотрины к Бескову, – ответил Кожемякин, прижимая сумку к груди.
– Да ну – к самому Константину Ивановичу? – искренне удивился Ребров. – Неужели он тебя хочет в «Динамо» взять?
– Не знаю, я же к нему так и не доехал, – вздохнул Кожемякин.
– Не дрейфь, пацан, такие футболисты, как ты, на дороге не валяются, – выпуская дым в сторону форточки, констатировал Ребров. – Объяснишь ему ситуацию, он поймет – не враг же он самому себе.
