В феврале 1946 года, спустя месяц после того, как Scribners получило переделанную версию «Они унаследуют смех», Джонс вернулся в родной Иллинойс. У друзей Джонса его ждала телеграмма от Перкинса. В ней он предлагал пятьсот долларов за роман с дальнейшей оплатой, которую автор получит, когда пришлет еще пятьдесят тысяч слов.
«МЫ ХОТИМ СОТРУДНИЧАТЬ, – говорилось в телеграмме. – НО Я БОЛЬШЕ ВЕРЮ ВО ВТОРОЙ ВАШ РОМАН И МОГУ ПРЕДЛОЖИТЬ КОЕ-ЧТО ПО ДОРАБОТКЕ “СМЕХА”».
Джонс воспринял предложение со смешанным чувством. «Мое самолюбие было уязвлено, я не хочу бросать первую книгу после того, как вложил в нее столько сил, – говорил он. – Но я знаю истории Ф. Скотта Фицджеральда и Томаса Вулфа – как Макс Перкинс рисковал, но затем творил чудеса с их дебютными романами». Спустя день или два раздумий он послал ответную телеграмму:
«ВВЕРЯЮ СЕБЯ ВАМ И ЖДУ ПИСЬМА… МОЖЕТЕ ОТПРАВИТЬ ПЯТЬСОТ ДОЛЛАРОВ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ».
Перкинс был доволен решением Джонса. Новый роман должен был стать историей молодого, «идущего своим путем» рядового по фамилии Пруэтт, который знакомится с первым сержантом Милтоном Энтони Уорденом. Перкинс считал, что у Джонса призвание изображать «вечного персонажа», и сказал:
«Из того, что вы сообщили, нам показалось, что вы разглядели нечто действительно важное, и вы оказались правы в трактовке природы такого человека, ведь он никогда еще не был изображен таким понятным».
Джонс проигнорировал отказ в публикации первого романа и написал Перкинсу:
«Я доверяю вашим суждениям, опирающимся на опыт вашей предыдущей работы с подобными рукописями, которого у меня нет. Я готов к работе. Думаю, вы знаете обо всем этом куда больше, поэтому готов отложить роман ради Пруэтта. Как я уже говорил, отдаю себя в ваши руки, не в руки Scribners, а только в ваши, потому что верю в вашу способность видеть в этой писательской игре куда дальше и глубже, чем все, кого я когда-либо встречал и о ком слышал».
Перкинс так же сильно хотел представить эту книгу широкой публике, как и сам Джонс. Редактор ожидал послевоенного оживления в литературе и хотел, чтобы роман Джонса был опубликован сейчас – до того, как появятся новые авторы и заполнят все своими второсортными текстами.
«Я не знаю, сильно ли изменится форма романа, но дух и лицо – да. В некотором смысле книга будет для молодых писателей, не осознающих пока, кто они, и, как это обычно бывает, под ее воздействием они смогут сформироваться», – писал Перкинс Джонсу.
Джонс встречался со своим редактором около шести раз.
«У Перкинса железный самоконтроль, – вспоминал он. – Его походка была такой твердой, что по нему никогда нельзя было заметить, что он пьян».
Макс, казалось, стремится обучить его писать, используя способы, разработанные за десятилетия работы редактором. Первый совет он взял у Хемингуэя, единственного выжившего со времен его великого триумвирата двадцатых годов: «Всегда останавливайся, пока все идет хорошо. Когда вернешься к работе, у тебя будет ощущение, что то, что ты сделал последним, было отличным. Не жди, пока зайдешь в тупик». И после первых нескольких месяцев работы над новым романом Джонс понял, что это бесценный совет.
Его впечатлило еще одно правило из редакторского списка «большого пальца».
[299]
«Помню, прочитал об этом где-то, и мне показалось, что это очень верное утверждение – об эффекте, который может обнаружить любой, если он, конечно, писатель. Писатель с трудом может вспомнить, как падал свет, какой была температура и все прочее, когда он пишет. Большинство людей это сделать не способны. Если способны, значит они могут добиться успехов как финансисты, но эта способность уходить на дальний план, когда речь идет о писательстве, в этом я уверен». В июле 1946 года у Джонса было уже достаточно страниц, чтобы показать роман Перкинсу, что он и сделал. Тот высказал ему свое мнение:
«Я не знаю, будет ли эта книга хорошо продаваться, но думаю, нас ждет тяжелая работа в плане сокращения и обработки. Считаю, что это дело нужное и интересное. “Армия” – это что-то, и не думаю, что когда-либо видел, чтобы кто-то трактовал ее так реалистично, как вы. Думаю, единственная причина, по которой рукопись так сильно нуждается в обрезке, заключается в том, что вы объясняете слишком многое. Предоставляете слишком широкую экспозицию… Когда созреете для переработки, уделите больше внимания действию и разговорам (что в своем роде тоже является действием), расскажите все или почти все».
Долгие годы Джонс вспоминал ту боль, которую почувствовал, когда прочитал слова «когда созреете для переработки». Он говорил: «Они как заноза в заднице». Но перкинсовские уроки писательства имели смысл.
«В конечном счете что-то в моей голове встало на место: я впервые понял, что означает абзац. Я осознал всю силу, которой владел, – повышать или понижать уровень эмоций своего читателя точкой, которой заканчивался этот абзац», – признавался писатель.
В то же время Джонс, чьи родители умерли, когда он был за границей, становился все более и более зависим от Перкинса.
«Я был слишком скромен, чтобы думать, что когдалибо смогу заменить ему Тома Вулфа: первый сын случается в жизни всего раз, – говорил Джонс. – Но для меня Макс Перкинс стал отцом».
Позже в 1946 году Джонс придумал название для своего романа – «Отныне и вовек».
[300] Он сказал Перкинсу, что взял его из песенки «Виффенпуф»:
[301] «Господа певцы уже пьяны, прокляты отныне и вовек…»
