Непосредственной политической или экономической нужды в покорении территорий Коканда, Хивы и Бухары вроде бы не было. Более того, продвижение в Средней Азии постоянно вызывало серьезные дипломатические осложнения, поскольку приближало русских к Афганистану и Индии, что не на шутку тревожило Англию. Единственной мотивацией российских военных была тактика «лучшая оборона – это нападение». Они справедливо считали, что при крайней малочисленности войск единственное, что удерживает местных правителей от нападения, – авторитет русской власти, основывающийся на непрерывных победах. Поскольку победы в отличие от Кавказа давались здесь без концентрации больших сил, территория, контролируемая русскими силами, постоянно расширялась. Взяв какой-либо пункт, отдавать его уже никто не собирался. В итоге 1860 – 1870-е годы оказались решающими в установлении контроля практически над всей территорией Средней Азии. Сильно урезанные Хивинское ханство и Бухарский эмират фактически утратили суверенитет, а Кокандское ханство было ликвидировано и полностью включено в состав империи.
Таким образом, разные национальные окраины ставили перед государством и государем совершенно различные проблемы, заставляли прибегать к далеко не однозначным способам их решения. Никакой единой политики в таких условиях не было и быть не могло. Более того, зачастую Александр II и его министры оказывались заложниками принятых не ими решений и вынуждены были действовать экспромтом. Еще интереснее отметить, что русское общественное мнение раньше правительства обратилось к защите «национальных начал» и довольно настойчиво требовало продолжения территориальной экспансии и проведения более жесткой политики на окраинах.
Перелом
«Национальный вопрос» (особенно в Польше и в Западном крае) позволил российскому обществу почувствовать свою силу, а значит, и зависимость власти от общественной поддержки. Это последствие восстания едва ли могло понравиться Александру II. На 1865–1866 годы приходится несколько громких «конституционных» выступлений русского дворянства. Все, даже самые скромные заявления в пользу ограничения самодержавия император неизменно пресекал. В апреле же 1866 года ему впервые пришлось столкнуться уже не с верноподданническими просьбами, а с первым в его жизни террористическим актом. Но прежде чем говорить об этом, нужно остановиться на очень важных переменах, которые совершились в 1865–1866 годах в личной жизни Александра Николаевича.
Александр II на охоте. Рисунок из журнала «Всемирная иллюстрация».
8 сентября 1864 года наследнику престола великому князю Николаю Александровичу исполнился 21 год. По мнению многих, цесаревич был блестящим молодым человеком, имевшим все шансы со временем стать умным, гуманным и либеральным монархом. Прекрасно образованный, впечатлительный и легко увлекающийся Никса был любимцем семьи. Осенью того же года он был помолвлен с датской принцессой Дагмарой, в которую влюбился с первого взгляда. Дагмара и Николай выглядели идеальной парой. «Это дело устроили не одни люди, – писал Никса отцу вскоре после помолвки, – и Бог нас не оставит».
Однако всего через несколько недель после помолвки Николай захворал. Болезнь цесаревича – цереброспинальный туберкулезный менингит – была очень серьезной, но врачи не смогли вовремя поставить верный диагноз. Сильные боли в спине, приковавшие его к постели, они приняли за приступы ревматизма. Весной 1865 года состояние Николая резко ухудшилось. 10 апреля 1865 года, когда на французский курорт одновременно прибыли его отец, 20-летний младший брат – великий князь Александр Александрович и невеста, надежды уже не оставалось. Вот как описывал последние часы жизни наследника очевидец, генерал Н. П. Литвинов: «Когда он со всеми простился, подле него остались только свои; в головах с правой стороны стоял Александр Александрович, а с левой – принцесса Дагмара; наследник все время держал их за руки… Государь и императрица стояли по обе стороны больного в ногах… Цесаревич все еще был в полной памяти и говорил ясно. Так, после минутного забытья он широко открыл глаза, взял за руку Александра Александровича и, обращаясь к Государю, сказал: “Папа, береги Сашу; это такой честный, хороший человек”. В забытьи он часто поминал его имя. Вообще он очень любил Александра Александровича и часто говорил императрице, что он никому не пишет таких нежных писем, как «Саше», и даже что он не может дать себе отчета, кого он больше любит – «Сашу или Дагмару». Часу в третьем он поднял руки и правой рукой поймал голову Александра Александровича, а левой искал как будто голову принцессы Дагмары. Тут язык у него стал значительно слабеть…» Скоро наступила развязка.
Это было страшное и неожиданное потрясение. Семья умершего за несколько дней очень сблизилась с Дагмарой. Родители Никса очень хотели, чтобы она обратила внимание на его младшего брата, нового наследника Александра Александровича. Но его независимый и не лишенный упрямства характер, как и искренняя и глубокая привязанность к умершему брату абсолютно исключали саму возможность говорить о «передаче» ему невесты Николая «по наследству». Родители понимали деликатность ситуации и не хотели давить на сына. Решающим стало удивительное ощущение почти мистической связи, соединившей его с Дагмарой у постели Николая. В очередной день рождения покойного Александр записал в дневнике: «Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто отчасти, то это Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar».
В начале июня 1866 года цесаревич прибыл в Копенгаген, но лишь через неделю решился сделать Дагмаре предложение. «Она бросилась ко мне обнимать меня… – записал он вечером. – Я спросил ее: может ли она любить еще после моего милого брата. Она отвечала, что никого, кроме его любимого брата, и снова крепко меня поцеловала. Слезы брызнули и у меня, и у нее. Потом я ей сказал, что милый Никса много помог нам в этом деле и что теперь, конечно, он горячо молится о нашем счастье». В сентябре датская принцесса прибыла в Петербург, 12 октября состоялось торжественное миропомазание датской принцессы (отныне она становилась Марией Фёдоровной), а 28 октября прошел обряд венчания.
Цесаревич Николай Александрович – старший сын Александра II. Конец 1850-х гг.
Между тем одновременно с этими драматическими событиями развивались другие. 47-летний император без памяти влюбился в 18-летнюю выпускницу Смольного института княжну Екатерину Долгорукую. В отличие от прочих романов Александра II этот оказался не мимолетным увлечением, а глубокой страстью, которая владела им вплоть до самой смерти. Судить об этом мы можем по многолетней переписке императора со своей возлюбленной, которая сохранялась в руках наследников Долгорукой и лишь недавно стала доступна историкам. Она насчитывает тысячи необычайно интимных писем, каждое из которых было страстным признанием в любви. Вот строки из письма начала 1868 года (в переводе с французского): «Здравствуй, мой ангел, я люблю тебя больше жизни, и счастлив любить тебя, вот он, крик сердца, что принадлежит тебе навсегда, и что думает лишь о тебе и дышит лишь тобою. Жду с лихорадочным нетерпением твоего письма и не понимаю, что означает эта задержка… Я вернулся домой совершенно без ума от тебя, мой обожаемый ангел. Ты должна была увидеть это в моих глазах, как я увидел то же в твоих… Скажи мне, что ты со мною сделала?»
