— Ах, молчи, пожалуйста, ты ничего не знаешь! — рассердилась Хованская, не любившая Маню. — Это для простых смертных не допускается, а будущая новенькая — важная аристократка и училась где-то в Париже и сюда поступит только проверить свои знания и приучиться к русскому языку… Она страшная, говорят, богачиха.
— Душка Хованская, — выскочила Бельская, — скажи мне по секрету, откуда ты это узнала?
— Очень просто. Мне передала Крошка, а ей говорила ее тетка — инспектриса.
— И это правда? — усомнилась Краснушка, сидевшая о бок со мною за чайным столом.
— Ей-Богу, правда, mesdam'очки! — еще раз перекрестилась Хованская на видневшийся в отдалении образ.
— Сара, не божись! На том свете ответишь! — с укором произнесла Танюша Петровская — самая богобоязненная и религиозная девочка из всего класса.
— Ну уж тебе-то, гадалке и прорицательнице, хуже достанется! — оборвала ее Сара.
— Душки, не грызитесь! — примиряющим тоном проговорила Миля Корбина, не выносившая никаких ссор и неурядиц между «своими».
— Mesdames! Вы являетесь, так сказать, представительницами целого института! На вас обращены глаза всего заведения, и вы должны служить ему примером… — произнесла с расстановкою Краснушка и, неожиданно сморщив свое беленькое личико в забавную гримасу, стала вдруг до смешного похожа на Арно.
— Ах, Маруся! Вот чудесно! Еще, душка, еще! — заливаясь веселым смехом, приставали к ней подруги.
Я одна не смеялась: в моей памяти еще слишком живо стояло неприятное происшествие с тою же Краснушкою, когда она, увлекшись такой же, как сейчас, проделкой, не заметила подкравшейся сзади mademoiselle Арно, была уличена ею и оставлена без передника в наказание за «непочтение к старшим».
— Перестань, Маруся! — урезонивала я мою расшалившуюся подругу. — Ну что за охота получать выговоры, право!
— Ах, Галочка, ты всегда помешаешь моему веселью! — с досадой произнесла она. — Всегда во всем найдешь что-нибудь нехорошее… Знаешь ли, Люда, — помолчав немного, добавила она уже мягче, — мне кажется иногда, что ты слишком уж хороша для меня и что я недостойна быть подругой такой «тихони» и «парфетки», как ты… Тебе куда полезнее было бы дружить с нашими «сливками» — Додо Муравьевой, Варюшей Чикуниной, Вольской, Зот и пр., и пр., и пр.
— Ты думаешь? — с улыбкой взглянув ей пристально в глаза, спросила я.
— О, Люда! Галочка моя милая! Хохлушечка моя несравненная! — вдруг, вскакивая со своего места и бросаясь мне на шею, захлебываясь, вскричала она. — Не смотри ты на меня с таким укором, Людочка! Не буду! Не буду! Ведь знаю, что я дороже тебе всех наших «парфеток» и умниц.
И она покрыла горячими поцелуями все лицо мое, глаза и губы.
Странная, необузданная, но на диво славная девочка была эта Краснушка!
ГЛАВА III
Дядя Гри-Гри и математика. Маленькие невзгоды
Сегодняшний день был началом классных занятий.
Поднявшись во второй этаж и пройдя бесконечно длинным коридором, мы вошли в класс, на дверной доске которого чернела римская цифра I. Заветная, давно жданная цифра! В продолжение долгих шести лет институтской жизни сколько надежд и грез было обращено к последнему, выпускному году, к последнему, старшему классу, который служил преддверием будущей свободной, вольной жизни!..
До сегодняшнего дня мы считались еще младшими и все лето помещались в нашем II классе, несмотря на выдержанные весною переходные экзамены, а желанный I класс оставался пустым и закрытым на ключ. Но сегодня, лишь только мы вступили в коридор старшей половины, где помещались два отделения пепиньерок и два старших класса, мы увидели двери нашего будущего помещения гостеприимно открытыми настежь.
Не без радостного трепета вошли мы туда. Комната выходила окнами на улицу. Но к этому обстоятельству мы уже привыкли в предыдущие годы, так как, начиная с IV класса, ежегодно занимали помещения, выходившие на улицу.
— Ах, душки, солнышко! — наивно обрадовалась миниатюрная и болезненная на вид Надя Федорова, всегда приходившая в умиление кстати и некстати.
Действительно, солнце светило вовсю, желая как будто поздравить нас с новосельем. Оно заливало ярким светом белоснежный потолок класса, его красивые, выкрашенные в голубую масляную краску стены, громоздкую кафедру, черные доски и бесчисленные карты всех частей света и государств мира, тщательно развешанные по стенам.
— Как это странно, mesdam'очки! — произнесла Миля Корбина, устремляя в окно свои всегда мечтательные глазки. — Как это странно! Вчера еще мы слонялись по саду и шалили сколько душе было угодно, а сегодня снова занятия, классы, звонки, съехавшиеся институтки и вся по-старому заведенная машина.
— А я, признаться, рада, душки, что лето миновало, — вставила свое слово быстроглазая Кира, — в ученье время скорее пролетает до выпуска…
— Mesdames, prenez vos places!
[1]
— раздался в наших ушах неприятный, пронзительный голос m-lle Арно, — mousieur Вацель, va rentrer a l'instant.
[2]
— Неужели пришел? — с сожалением произнесла Бельская. — Ах, душки, — обратилась она сокрушенно к классу, — не ожидала я от дяди Гри-Гри такой подлости, право: пришел аккуратно в первый же урок.
Как бы в подтверждение ее слов прозвучал звонок в коридоре, классная дверь широко распахнулась, и могучая, плотная фигура с громадною, львинообразною головою, покрытой густой гривой черной растительности, ввалилась в класс.
— Здравствуйте, старые знакомые, хозяюшки и умницы, — прогремел над нами сильный и мощный бас нашего общего любимца Григория Григорьевича Вацеля, преподавателя геометрии и арифметики в старших классах.
Совсем особенный человек и совсем особенный учитель был этот «дядя Гри-Гри», как мы его называли. И манера преподавания у него была совсем особенная. Его уроки проходили всегда не иначе как с шутками, прибаутками, смехом и остротами. Он говорил о самых скучных предметах с самой подкупающей веселостью. За все семь лет я не помню, чтобы у него хоть раз было скучающее лицо на уроке или даже чтобы он задумался когда-нибудь на минуту. Свою математику он любил больше всего на свете и о цифрах, правилах и задачах говорил так же нежно, как о собственных детях.
В его уроки шум и гвалт в классе стояли всегда невообразимые. Воспитанницы вскакивали со своих мест, окружали кафедру, вспрыгивали на пюпитры, чтобы лучше увидеть решение задач на досках и услышать объяснения учителя. Классные дамы давно потеряли надежду на восстановление дисциплины, отсутствующей на уроках Вацеля, и махнули на него рукой. Они старались даже не присутствовать во время его класса, зная всю бесполезность их замечаний, так как дядя Гри-Гри был горячим защитником девочек, и являлись только по звонку, возвещающему об окончании урока.
