– Тут нигде ничего нет! – провозгласил наконец граф. – Пустые полки, шкафы и стеллажи! А на них одна пыль!.. Хотя нет… Поглядите… Это книга! Единственная на весь этот мебельный склад!..
– Книга?
– Одна?
– И всё? – донеслись недоверчивые вопросы из женской группки, сгрудившейся у входа.
– Да!.. Кроме нее – только кресало и коробка свечей!..
– Што он говорит, Ларишка, ащь?…
– Говорит, что нашел комнату, а в ней много полок и всего одна книга!!!
– Так это, наверное, библиотека, – высказала предположение боярыня Серапея и оглядела всех, довольная своей проницательностью.
– Бабушка, да что ты говоришь-то, а?! Ты когда-нибудь в библиотеке-то была? Знаешь, что это такое? – стыдливо оглядываясь по сторонам – не слышал ли часом кто серапеиной сентенции – прокричала как можно тише в ухо старухе Лариска.
Но надежда была напрасной. Услышали ее все.
– А што вы на меня так шмотрите? – возмутилась старая боярыня. – Што шмотрите? Думаете, ешли темно, так я не вижу, как вы на меня шмотрите?
– Да ты что, бабушка, как это мы так на тебя смотрим?…
– Шами жнаете, как! А про библиотеку тшаря Епифана Швирепого никогда не шлыхали, што ли?
– Так ведь то – библиотека, боярыня Серапея! Самая богатая в мире, говорят! Даром ее, что ли, столько веков уже ищут! А то – пустая комната с одной книжкой! – разве что не покрутил боярин Никодим пальцем у виска, припоминая Синеусовичам в лице боярыни Настасьи, старухи Серапеи и молодой Лариски нанесенные ранее обиды.
[10]
– Ты думаешь, я ш ума шошла? – голос Серапеи мог смело посоперничать по теплоте с жидким азотом. – Я же говорю, што это не мы, Щинеушовичи, это ты ишторию не жнаешь! Ты думаешь, Швирепый тшарь вщегда так проживался? Нет, боярин Никодим. По молодошти его Епифаном Книгочеем жвали. Епифаном Добрым. И шобрал он полную огромную комнату вщяких книжек. И штал вщем давать читать. Да только нишего ему не вернули, кому он давал. Кто говорил, што не брал. Кто – што отдавал уже. Кто – што потерял. А кто и вовще жа гранитшу бежал, лишь бы книжку не вожвращать. Хорошая книжка тогда редкошть была, понимаешь… И ошталащь, говорят предания, у Епифана Доброго вщего одна книжка, шамая неинтерешная, которую никто тшитать не хотел. И пошмотрел он на нее, и жаплакал. И проплакал тшелый день и тшелую ночь. А потом жакрыл швою библиотеку на ключ, и ключ выброщил. А череж мещац стали его проживать Епифаном Швирепым. Те, кто жа гранитшу убежал.
– А кто не убежал, как его называли? – с замиранием сердца спросила самая младшая Конева-Тыгыдычная.
– А кто не убежал, Наташа, те никак не наживали. Тем уже вще равно было…
[11]
Тем временем разведгруппа под командованием Рассобачинского вернулась к ожидавшим вестей с переднего края женщинам и расстроенно доложила:
– Обошли всю комнату…
– Нашли люк в потолке – не открывается.
– Простукивание показало – заложен слоем кирпича с городскую стену, наверное, не меньше.
[12]
– Даже если нагромоздить шкафы и встать на них, работать все одно несподручно будет. Поэтому придется возвращаться и ломать ту, вторую стену…
– А еще мы решили, что поскольку погони за нами, скорее всего, уж не будет, можно пока отдохнуть и поспать.
– Голодными?… Холодными?… – горестно задали пространству риторический вопрос женщины.
Граф Рассобачинский фыркнул в усы:
– Ну, боярина Никодима можете съесть. От него все равно никакого толку, одно ворчание да бахвальство.
Он хотел пошутить, но увидел, каким взглядом посмотрели все на мгновенно побелевшего и вытаращившего глаза Никодима, и прикусил язык.
– Все бы тебе шутки шутить, граф, – разрядила обстановку, все же непроизвольно сглотнув слюну, боярыня Конева-Тыгыдычная. – А мысль дельная. Чай, не дети мы – целый день по катакомбам лазить. Давайте и впрямь местечко поуютнее выберем, бояре нам досок на подстил наломают, да мы и соснем часок-другой. Третий-четвертый. Не больше десяти.
– А, может, заодно мы и костерок разведем из старой мебели: и погреемся, и хоть на свет посмотрим?…
– Забыли уж, какой он есть-то, свет, – вздохнула Лариска.
– А на растопку что? – задала резонный вопрос боярыня Варвара.
Взгляды всех присутствующих, как по команде, устремились к одинокой книжке на полу.
Можно было бы сказать, что идея Коневой-Тыгыдычной привела к абсолютному фиаско
[13] – если бы не книга, носящая обычное для тех времен короткое название: «Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы».
[14] Уже разложив ее на полу и подпалив страницы свечкой, Рассобачинский вдруг снес одним махом деревянный шалашик, только что кропотливо им же воздвигнутый над растопочным материалом и стал голыми руками сбивать с плотных желтых страниц не успевшее еще толком их распробовать пламя. Под аккомпанемент недоуменных вопросов он бережно перелистал страницы и победно продемонстрировал обществу одну из них.
На ней красовался подробный план библиотеки, со всеми полками, шкафами, этажерками, столом и стулом. На ней было обозначено даже место хранения коробки со свечами и кресалом. Но внимание глазастого графа привлекло не это.
На очерченном выцветшими чернилами плане был ясно обозначен только что разобранный ими проход, через который они попали в библиотеку.
А в противоположной стене – еще один.
* * *
– Нет, я не белочка, – в третий раз терпеливо, сквозь несколько слоев митрохиного полотенца, проложенных мятой, сушеной малиной, яблоками, цукатами, корицей, укропом, лавандой, розовыми лепестками, луком, чесноком и вяленой воблой, терпеливо повторяла Елена ошалело хлопающему жиденькими бесцветными ресницами Граненычу. – Не белочка, не зайчик и не мышка и никакой иной грызун – не пойму, отчего это тебе так непонятно. Я – царица твоя Елена. И ты должен мне повиноваться.
