А прочитала – какой же светлый, ласковый, добрый человек эта бабушка Наташа. Не мудрствуя лукаво, она просто жалеет внука-подростка, который «пришел выпимши у грязе и прямо за стол…» (дальше я орфографию и знаки препинания подправила). «Я ему есть подала, а сама плачу: непутевый ты, несчастный, погубишь ты свою жизнь ни за что… Сама ругаю, сама ревмя реву – уж так его жалко. Смотрю – и он глазами заморгал. Ладно, говорит, бабушка, не буду, только не плачь. Уж год как не пьет. А мне-то радость».
Меня поразило вот это: «Сама ругаю, сама ревмя реву». Да ведь она не на него сердится, а за него болеет, не против него воюет, а против его слабости. и радуется за него, любя, всем сердцем желая ему хорошего. Не могло это не дойти до парня. И дошло. Ну, а если бы стыдила, угрожала, упрекала, злилась? Он и слушать бы, наверное, не стал, да еще и назло бы делал!
Письмо это взбудоражило меня и заставило пересмотреть свои взгляды. И теперь, когда меня спрашивают «Как наказывать и хвалить, как найти меру?», я отвечаю вопросом: «А не лучше ли не наказывать, а просто огорчиться, расстроиться – просто не скрывать своего огорчения; и не хвалить, а порадоваться за ребенка, порадоваться его радости?»
«А какая разница?» – спрашивают меня, и я долго и путано пытаюсь объяснить то, что бабушке Наташе ясно без слов, а мне пришлось постигать сначала умом, а потом уж сердцем. Говорю я примерно так.
Разница здесь огромная, по результатам так прямо противоположна – со знаком плюс и со знаком минус. Одно сближает людей, другое разъединяет.
Давайте вникнем. Осудить (наказать) или одобрить (похвалить) может лишь судья, стоящий над тем, кого он судит. У него должно быть для этого право старшинства, или силы, или мудрости, или ответственности – и это право отчуждает его от людей. В любом суде это необходимо, ибо настроения, пристрастия, даже чувства ненависти и любви там не должны иметь никакого влияния на решение судьи. Только тогда суд и может быть справедлив. Нам, родителям или учителям, когда мы караем и милуем, осуществляя функции судьи, редко удается быть справедливыми вполне; и мы отталкиваем от себя детей и вызываем, стимулируем в них главным образом отрицательные эмоции, а потом и качества характера. Наказания почти всегда порождают озлобленность, обиду, страх, мстительность, притворство. А у остальных, «свидетелей», – чувство облегчения («Не я!»), даже злорадство, желание жаловаться, ябедничать, доносить – целый мешок этих мерзостей, с которыми так трудно бороться.
Не лучше и с похвалами. Мы знаем, какому остракизму подвергаются «примерные» дети в школе. Взрослые их хвалят, награждают, в пример ставят, а ребята их нередко терпеть не могут, дразнят. Закономерно! Похвала, награда у награжденного почти неизбежно порождает не просто гордость, а тщеславие, чувство превосходства, даже презрения к окружающим. А те в свою очередь маются от чувства соперничества («Почему не я?»), зависти, выискивают возможность выклянчить эту похвалу или какую-то награду. Лесть, подхалимаж, подсиживание в борьбе за «призовое место» – явления, не редкие даже в начальных классах.
И совсем не то получается, если нами руководят чувства сопереживания: радости (до восхищения) и огорчения (до отчаяния), которые может выразить любой человек, находящийся рядом. Конечно, и здесь нужна оценка (чему радуешься, из-за чего огорчаешься – это зависит от твоих нравственных качеств), но при этом происходит сближение людей, их взаимопонимание, и все делаются лучше, человечнее.
Каждый может проверить это на себе. Если за тебя радуется кто-то, ты приобретаешь уверенность в себе, чувство достоинства, готов «горы свернуть». В то же время испытываешь чувство благодарности и признательности к тому, кто искренне рад твоей радости. И тот становится тоже щедрей сердцем, доброжелательней, великодушней. Каждый здесь приобретает друга; по крайней мере, чувство приязни, расположенности растет лавиной и у того и у другого – «ведь это всё любви прекрасные моменты» (Булат Окуджава).
А если за тебя огорчаются даже тогда, когда ты виноват, когда ты сам причина горя окружающих, – что ты испытываешь? Слезы близкого или просто сочувствующего тебе человека будоражат, жгут твою совесть, словно сдирают с нее накипь ожесточения и самооправдания. И стыд, раскаяние, клятва самому себе: «Никогда, никогда не повторю больше этого!» – благодарные, очищающие, возвышающие человека чувства. И у жалеющих тебя растет сочувствие, желание помочь, спасти. Все это опять-таки роднит людей, делает их ближе друг к другу.
Кто-то может мне не поверить, что я шла к пониманию этих простых вещей так долго и трудно. Что ж, счастлив тот, кому и в голову, наверное, никогда не приходит думать на все эти темы, кто верно чувствует и делает так, как подсказывают ему чувства. А я, хоть и толкалась подчас в мое сердце жалость, боялась пойти у нее на поводу, опасалась «распустить» ребят. И в радости тоже опасалась переборщить – никогда не выражала свой восторг, сознательно сдерживала себя.
Однако сами дети научили меня жить не столько умом, сколько сердцем. Что бы мы, отец с матерью, ни думали, как бы ни спорили, мы прежде всего радовались и огорчались, снова огорчались и вновь радовались – жили жизнью друг друга. Вот в этом и состоит, по-моему, главный педагогический секрет.
Хорошо об этом сказала однажды пятилетняя Юля.
24.02.1972 года
Мальчики не дают Юле прочитать стишок, перебивают ее, а я слушаю их (разговор идет о деле). Тогда Юля возмущается:
– Что ли, ты их одних родила, только их и слушаешь. Как будто остальные и не родились! – и плачет.
В самом деле, всем ведь нужно внимание – всем, кто родился. Верно!
Из дневника начинающей мамы
Кто же может помочь молодой матери?
Прежде чем приступить к этой новой и трудной для меня теме, хочу процитировать одно недавнее письмо – от сына из армии.
Попав в армейскую обстановку, он испытал главную трудность не от физических нагрузок, не от необходимости подчиняться начальству, не от однообразного режима и питания (это, в общем-то, терпимо), а от нивелировки людей в духовном отношении. Какие там личности?! Рядовые в прямом и переносном смысле – армейский идеал, правда, вынужденный, обусловленный сутью армейской жизни. Но нельзя душе жить по уставу, а ведь у каждого она своя. И вот это своеобразие, богатство духовного содержания каждого остается в армии невостребованным, даже преследуемым («Не высовывайся!»). Это самое тяжелое испытание, мало кто его выдерживает без душевных потерь. Воспротивиться этому своеобразному внутреннему расчеловечиванию может лишь человек духовно богатый и нравственно стойкий. А это зависит от того, каким он пришел в армию.
Очутившись в казарменной обстановке, сын стал размышлять о семье и ее значении в жизни человека. И вот к каким выводам пришел:
«Ясно, что для воспитания личности лучше всего хорошая семья. Если таковой нет и ребенок воспитывается “улицей” (к ней я отношу не только улицу, но и наш детский сад, и нашу школу, где воспитание детей “вверх” не может происходить нормально – все и вся варятся в собственном соку), то нет предпосылок появления неординарного человека.
