– Тебе ее не уничтожить! Я все равно прорвусь!
Вот что я за последние пять минут усвоил: по части крезанутости Виви Александер никому не переплюнуть. Представьте шкалу настроений; от тоски до блаженства. Так вот, Виви не знает середины. Дубасит по мне своими спадами и подъемами. Возносит до небес. Опускает ниже плинтуса. В данный момент так ненавидит меня, что вполне может испепелить взглядом. Чувство взаимно, я выскакиваю из спальни, с грохотом захлопываю дверь.
* * *
Через несколько минут я трясусь от бешенства у Феликса на пороге. Мысль бежать к Феликсу возникла спонтанно, плана у меня нет. Катаклизм разразился, но еще не стихли подземные толчки.
Пожалуй, лучше убраться.
Поздно. Слышится голос Элли.
– Джонас, ты?
Элли – со шлангом в руках, залитая закатным солнцем – появляется из-за угла. Бежать; бежать отсюда без оглядки.
– Я уже почти все полила, – говорит Элли. – Подожди секунду, ладно?
И вот я стою на дорожке, как идиот. Впрочем, почему «как»? Идиот и есть. Элли направляет струю воды на красные георгины и рудбекии. Мама раньше любила цветами заниматься. Полив был в числе моих обязанностей. В этом году все не так.
Элли закрывает кран, скручивает шланг. Есть куча причин, почему мне нравится Элли, почему она мне нравилась даже в том возрасте, когда дружить с девчонками не принято. Элли – она такая добрая, что, наверно, могла бы оленей с ладошки кормить, как сказочная принцесса. И тем не менее Элли стукнула Патрика Лоуэштейна, когда тот обозвал ее старшего брата бабой. И не потому, что оправдывала Диего. Я точно знаю, ведь Элли крикнула Патрику: «Может, мой брат и слабовольный – а ты зато сексист!» В следующий миг Патрик от ее удара вдвое сложился. Я тогда подумал: молодчина Элли.
– Джонас, – говорит Элли, направляясь ко мне. – Ты что на пороге мнешься? Давай заходи в дом. Мама сейчас ужин разогре…
– Не надо. Спасибо, не надо.
Элли останавливается прямо передо мной. Взгляд скользит по моему лицу, слева направо, слева направо, будто Элли, страницу за страницей, читает меня. Что-то не так; не что-то, а много чего. Элли это мигом просекает.
– Пойдем-ка, Джонас.
Плетусь за ней к крыльцу. Невежливо не войти в дом и не поздороваться, раз уж меня сюда принесло. Впрочем, мне сегодня не до вежливости. Совсем не до нее.
Элли садится на качели, что установлены у них на террасе, хлопает по сиденью. Сажусь рядом. Элли поджимает ноги, пристраивает босые ступни с краешку.
Упираюсь локтями в колени. Не могу сейчас даже взглянуть на нее, поэтому закрываю ладонями лицо.
– Я наорал на Беку с Исааком. Обозвал их засранцами. Довел до слез. А потом… Виви… она даже не стала меня слушать… Господи, я ведь просто…
Пусть Элли выбранит меня. Нет, она не может – она в церковь ходит. Тогда пусть задаст сто раз прочесть «Аве, Мария». Я ведь на исповеди, следовательно, мне нужно отпущение грехов.
Элли гладит меня по спине. В первые пять секунд мои мышцы напряжены даже больше, чем до разговора. Грудная клетка ходит ходуном, как от рыданий. И, хотя я и не думал рыдать, становится легче.
– Джонас, ты лучший в мире брат. Всякому случается повысить голос. Не переживай.
– Мне стыдно. Я себя чувствую…
– Виноватым, да? Это ничего. Бека и Исаак знают, что ты их очень любишь. И вот что я тебе скажу. Ты все пытаешься не показывать младшим свое горе; но, может, лучше пусть они видят, а?
В детстве мама тоже гладила меня по спине. Наверно, в этом все дело. Очевидно, что я устал от роли родителя. Я тоже нуждаюсь в заботе. Неловко это признавать, но мне порой хочется стать ребенком. Да, я помню: мне семнадцать. Не к лицу в этом возрасте ждать поглаживаний по спине и уверений, что все образуется. И что я, вопреки собственным ощущениям, вовсе не наворотил дел.
Слов я по-прежнему не нахожу, поэтому Элли продолжает гладить меня.
– Знаешь, в прошлом году я готовилась к контрольной по математике, а Лина все ко мне приставала: поиграй да поиграй со мной в лего. Только сосредоточусь – вот она. «А час уже прошел? Уже можно играть?» В итоге она меня достала. Я велела ей заткнуться и прогнала из комнаты.
Решаюсь отнять ладони от лица. Уже не так страшно смотреть в глаза Элли.
– Лина разревелась, – продолжает Элли. – А следом за ней – и я. Знаешь, как мне было стыдно?
– Правда?
Выходит, Элли – чуть ли не самое доброе, самое деликатное создание из всех, кого я встречал, – тоже довела до слез младшую сестренку?
– Правда.
– С ума сойти. Не представляю, как я теперь им на глаза покажусь.
Элли пожимает плечами.
– Да очень просто. Пойдешь домой, извинишься. Объяснишь, почему именно так отреагировал. Они только еще больше тебя любить будут, сам увидишь.
Да, а вдруг они мой вопль на всю жизнь запомнят? Что тогда? Я столько времени пытался им приемлемые условия создать, а у них в памяти только одно отпечатается – как я их засранцами обозвал.
– Хорошо бы.
– По-моему, пора тебе поговорить с мамой.
Ладошка Элли замирает на моем позвоночнике.
– Скажи ей, Джонас, что больше не можешь. Что выдохся. Я твою маму всю жизнь знаю. Если ей объяснить, до чего вы с Сайласом и Наоми доведены, она… очнется. Ей нужна помощь взрослых людей. Ей нужен врач. Или групповая терапия.
Оборачиваюсь. Под моим взглядом Элли тотчас отнимает руку.
– Сам знаю. Отчасти поэтому я сегодня сорвался на младших. Твой отец был у нас, и мама притворялась, что с ней полный порядок. Твой отец не догадался. Это-то меня и добило. Для других, значит, она может притвориться, а для нас, для детей, – фигу. Ну так и я больше не могу делать вид, будто все в ажуре.
Вот оно. Пока не произнес эти слова, сам не понимал толком, в чем все дело.
– Скажу маме, что ей нужен специалист. И поскорее. Если она не послушается… Если не послушается – все выложу твоим родителям.
Трудно, до боли в кадыке, сглатываю. Мне тошно от одной мысли, что придется предъявить ультиматум родной матери.
– Думаю… думаю, папа это одобрил бы.
Откидываюсь на качелях, чуть отталкиваюсь ногой.
Качели со скрипом раскачиваются. Мы долго молчим, наконец Элли произносит тихим голосом:
– Мне тоже так кажется, Джонас.
– Спасибо.
Говорю спасибо просто потому, что больше ничего не лезет в голову.
– Извини, что вломился и загрузил тебя.
Теперь, когда я, стараниями Элли, успокоился, мне даже представить дико, что я примчался сюда, дымясь от ярости, как какой-нибудь Халк. Элли помогала родителям, а я топтался на лужайке – ни дать ни взять псих, который из приюта улизнул.
