– Не такой уж большой нынче паводок был, чтобы рыба из разных водоемов собралась тут, будто в Суглане, – высказал потрясенный старейшина то, что вертелось у каждого на уме.
– Видать, так и остались с весны.
– А куда им деваться? Вода-то потом ушла.
– Зачем же они сюда все приплыли?
– В моей долговязой жизни не бывало такого, – проблеял с берега дед Кытанах. Его голова в оленьей шапке беспокойно вертелась: старец одновременно прислушивался к разговору мужчин, аханьям женщин и замечаниям мальчишек.
Две весны назад старик трудно выдюжил смерть друга. Мохсогол скончался от сердечного удара. Отосут кое-как выходил Кытанаха. Эмчите удалось перевязать узлом-туомтуу его шаткий, жиденький Сюр. Старый табунщик уже подготовился к уходу по Кругу и, выжив, сильно сердился. Год не разговаривал с обоими, разворачивался спиной, заслышав голоса травника и знахарки. Даже лечиться стал у Абрыра.
А вскоре у старика внезапно потемнели волосы, прорезались новые зубы, и слух сделался острее прежнего. Кытанах начал жить обратно, к молодости! Дилге, верно, показалось забавным вновь подарить долгожителю подзабытую сладость жеребячьих ребрышек и упоительного тугого сала. Однако возврата зрения, чего Кытанах ожидал больше всего, не последовало. И предмет его гордости – стройные ноги – печально подсохнув, перестали подчиняться владельцу.
– К чему мне зубы, если дряхлая утроба моя не приемлет жирного мяса? Зачем темные волосы, если белыми остались глаза? А острый слух тем паче не нужен, раз не слышу я вокруг себя сквернословия дорогого моего Мохсогола! – сетовал старик на озорного бога-судьбу.
Но вскоре «глазами» Кытанаха и первым другом взамен отца стал Билэр.
Усилиями матери хилый паренек к четырнадцати веснам вытянулся и окреп, хотя был все таким же рассеянным и чудаковатым. Люди привыкли видеть друзей вместе. Самый древний житель Элен, и в лучшие-то свои годы мелкий, а ныне истаявший до размеров пятивёсного ребенка, ездил на закорках юного друга.
Пробыв в горах целую седмицу, Билэр чувствовал себя виноватым и теперь радовался свободе старого друга не меньше его самого – приятели изловчились удрать от надоедливых женщин. На неводьбу Кытанаха не пускали молодая вдова и старшие старухи Мохсогола…
Старик наставлял девчонок, чистящих рыбу для общего варева:
– В зимних карасях желчи мало, не то что в летних, а все же надо вынуть.
– Как это сделать, дедушка? – расхрабрилась одна из девчушек, опасливо поглядывая на желтоватые бельма слепца.
– А ты подойди, покажу.
Кытанах взял из рук девочки очищенного от чешуи карася. Маленький женский батас ожил в корявых, но все еще проворных пальцах.
– Смотри, нижнее отверстие в брюшке я надрезаю поперек, чтобы при вытяжке кишки не держало. С правой стороны под жабрами надо сделать еще один надрез. Указательным пальцем нащупаешь в нем толстую белую кишку, к которой прикреплена капля желчи, с нею вытянешь и остальное, что следует выбросить. Только не раздави желчь, не то горькой станет уха. Поперек хребта, гляди, делается ряд мелких надсечек – тонкие косточки сломаются и не будут беспокоить при еде.
– Поняла, – благодарно пискнула малявка. Убедилась, что хитрый дед притворяется слепым, а сам все замечательно видит, и ускакала учить подружек.
Старик шепнул Билэру:
– Что-то нехорошее случилось с озерами.
– Что?
– Не знаю… Держал рыбинку, и пальцы почуяли смертельный испуг. Не нынешний испуг, весенний. – Кытанах задумчиво пожевал губами и принюхался к пальцам. – Руки до сих пор чем-то странным пахнут, ни на что не похожим. Э-э, да кто у нас ясновидящий, я или ты? Сам напрягись и поразмысли, почему в наше озеро отовсюду сбежались чужие.
По берегу уже растянулись тщательно поделенные горки усмиренной морозом и успевшей оледенеть рыбы. Билэр подхватил из кучки черноспинного карася и мышасто-серого. Внимательно вгляделся в обоих и, кинув обратно, вернулся:
– Некоторые с северных озер. С половодьем пришли. Странно, как с севера-то умудрились сюда заплыть? Видел ледяную темень в той стороне, вроде огромной дыры. Должно быть, Мерзлое море.
– Может, и море, – согласился Кытанах. – А этим, точно птицам перелетным, в южные обители захотелось. Но запах-то, а? Откуда он?
Билэр помахал перед носом ладонью и вздрогнул:
– Так пахнет смертельный страх…
– Страх? – удивился старик.
– Когда многие гибнут, страх делается шибче.
Голос Билэра был беззаботным, но лицо выдавало испуг и растерянность, чего Кытанах не мог видеть.
Люди потянулись к кострам. В глазах еще плескалась голубовато-серебристая полынья, и приятная тяжесть сачков сохранялась в руках. Отворачивая слезящиеся от жара лица, рыбаки крякали – ломило пальцы, простертые над огнем. Березовые дрова щедро отдавали накопленное летом тепло.
Пес Мойтурук привычно подставил хозяину бок. Сунув окоченевшие руки в теплую собачью шерсть, Тимир сказал:
– Рыба к этому времени должна клониться к дремоте, а тут она, кажется, и не думала в ил опускаться. Будто тинного одеяла на всех не хватило.
Сандал многозначительно поднял палец:
– Сколько весен мы упреждаем: звезды пророчат дурное!
– Звезды пусть себе пророчат, а карась-то при чем? – усмехнулся Хорсун.
Эти озаренные! Вечно каркают, точно им недостает несчастий. Сотворили бы благодарственный обряд мунгхи, да и ушли спокойно. Сами не едят рыбы, а лезут с указками!
Жрец бросил на багалыка злобный взгляд:
– Добро ли человеку мнить себя выше звезд и Великого леса?
Приметив, как задергался шрам на щеке Сандала, обеспокоенный старейшина Силис подумал: «Так равны эти двое, что, если навьючить ими лошадь, ни тот, ни другой не перевесит». Хотел чем-нибудь перебить чреватый ссорой разговор, но жреца неожиданно поддержала Модун:
– Непонятное перемещение звезд – не пустое толкованье. Недаром бабушка-озеро явила разномастный улов. То, что серый зверь осмелился нанести вред в долине, чего еще не случалось, тоже весьма странно. А ты, багалык, – повернулась к Хорсуну, – поостерегся бы громко называть рыбу по имени. Водяной рядом, обидеться может.
К облегчению Силиса, Хорсун не успел или не захотел ответить. Мальчишки позвали на дележ.
Народ выстроился спиной к озеру, лицом к рыбным горкам. Старейшина отвернулся и начал вполголоса выкликать людей, называя не по именам, а по-другому:
– Тот, чья юрта в лощине с крыльями стоит у елани!
– Тут я, – живо отозвался Манихай.
– Сколько человек пришло на мунгху из твоей семьи, каждый берите по доле с правого краю… Есть здесь та, которую встретил вчера у проруби с комолой коровой?
