Парнишки-помощники прицепляли к воинским поясам кольца колчанов и маленьких кошелей. В каждый кошель укладывали роговую пластинку на ремешках, защищающую большой палец левой руки от рикошета тетивы. Оснащали комли стрел орлиными перьями и насаживали жала. Наконечники были разные: костяные с граненым острием, что раздирают плоть как клювом, и железные, острые и тупые – для нанесения глубоких ран и крушения костей.
Ближе к сражению и шаманы потрудятся над стрелами. Над одними пропоют заклинания, другие окунут в яд. Заговоренное копьецо выберет уязвимое место в теле врага, а напоенному ядом довольно кожу проткнуть – и врагом меньше. Смесь из секретных отваров и весеннего яда гадюки приготовят люди, сведущие в зельях.
Сандал вздохнул: стоит ли допускать своего травника к коварному делу? А пока договорился отправить его сюда на благословение готовых вещей. Малоречивому Отосуту необходимы подобные поручения для словесных упражнений.
Главный жрец мог бы и сам благословить изделия, но подумал, что больше не придет к мастерам. Здесь, где всякий искусник любил свое ремесло, как живое продолжение души, Сандал чувствовал недовольство собою и странную щемящую печаль.
…Будь человек волен повторить жизнь сначала, Сандал изменил бы в ней только детство. Путь озаренного он предпочитал любому другому. Какие бы постыдные тайны ни хранила его мятущаяся душа, жрец был уверен: он приносит людям пользу. Он знает свое дело настолько, насколько дозволил Белый Творец, а это немало. Но когда поднимались с Нивани в гору, Сандал поддакивал шаману, не слыша его беспечной болтовни. В ушах стоял звон молотов, глаза застилал влажный туман. Сквозь тонкую дымку Великий лес казался призрачной росписью инея на осеннем окне.
Невнятная мысль царапала сердце. Смутная догадка о том, что ему, Санде-Сандалу, помимо обретенных умений и знаний было свыше дано нечто важное, главное в жизни. А он не заметил. Проморгал, рассеял по ветру… потерял навсегда.
* * *
Чародейская броня и платья были готовы. Шаманы ждали звездной ночи. И вот округлые двери их безглазой юрты распахнулись во все части света, как огромные рты. Над каждым входом раскинулось по девять молодых лиственниц – столько остановок предстояло шаманам на небесном пути. В глубине дома ярко горели восемь очагов.
Густой белый дым валил из дымохода. Дым не поднимался коновязью – пушистым песцовым хвостом стелился по дерновой крыше, пророча завтрашнему дню солнечную погоду. Но люди, предупрежденные, что на камлании будет холодно, оделись в зимние шапки и дохи.
Спиною к дому расселись ведуны. Кто-то умел разгадывать сны, другие чувствовали духов, слышали неуловимые обычным ухом звуки, видели незримое человеческим глазом. Народ разместился лицами к ведунам: с западной стороны – мужчины, с восточной – женщины. Хотя шаманы еще не показались, люди разговаривали почтительным шепотом. Детей в этот раз не было. Битва волхвов со звездами – зрелище не для маловёсных.
– Едут, едут! – зашелестели взволнованные голоса, и донесся звон колокольцев.
К юрте подъехали всадники на белых конях и священных оленях. Большие одулларские олени подвезли к северо-восточной двери нарты с колодой. Вскоре восемь шаманов в полном убранстве встали у входов. Двигались они с величавым достоинством и вели себя так, словно вокруг никого не было.
Одетый во все черное внук Мертвого шамана открыл крышку колоды и вынул деда из зловещего ложа. Скрывшись за его спиной, вдел свои руки через прорези в наплечниках его оленьей дохи, и почудилось, будто дед проснулся. Каменные голубые глазки заблестели оживленно и празднично, разве что туда-сюда не забегали. В крепких пальцах, вылезших из рукавов под безжизненными кистями, незаметно очутились изогнутая колотушка и овальный бубен. Смуглая кожа бубна матово сияла. Сквозь нее из открытой двери просачивался очажный огонь.
– Эту кожу содрали со спины Хойла, – пояснил Сандалу сидящий рядом старшина одулларов.
Предводитель шаманов, человек народа саха, поднял вверх круг своего бубна с трепещущими на тетиве орлиными перьями. Унизанные бахромой рукава платья взлетели крыльями. У северного входа переминался с ноги на ногу высший человек Рыра. Его плоское лицо плотно занавешивали спущенные с шапки кожаные полоски: для камлания есть внутренние глаза, наружные тут бесполезны. Бубен был прост, без перьев и погремушек, зато в полом бойке перекатывались позвонки морской чайки. О секретах шаманской утвари луорабе рассказывал Сандалу Нивани…
А вот и сам он у восточной двери. Тени глаз глубоки и загадочны, лик медного идола полон вдохновения. Лопатки из голеней оленя и кабарги нетерпеливо подрагивают в ушах-ладошках. Жрецу очень хотелось глянуть на всех волшебников, но остальных загораживали стены.
По знаку предводителя шаманы повернулись лицами к входам и одновременно шагнули внутрь. Двери захлопнулись, и дом ослеп. Унылый курган возвышался теперь посреди затаившего дыхание людского круга. Тени взгустели, народ зашептался громче… И вдруг ослепительно вспыхнуло пламя в очагах! Расстояния и величины потеряли силу, юрта словно приблизилась, стала шире и выше. Прямой огненный свет выдернул ее из мрака, и происходящее внутри сделалось ясным, четким, как отражение в спокойной воде. В коридорах бешеными столбами кружились шаманские смерчи.
Коленопреклоненные, шаманы стояли перед очагами на белых шкурах с узорами по каймам. Блики огня играли на лицах, золотили упругую кожу бубнов. Число рогов на бубнах говорило о том, что чародейская мощь их владельцев взращивалась в гнездах на девятом суку сухой исполинской сосны на волшебном острове. Нивани оказался единственным, у кого вместо бубна был посох.
Составленные из амулетов железно-костяные латы свидетельствовали о воинственности их обладателей, а спокойная уверенность – о могуществе их джогуров. Здесь собрались воистину великие шаманы!
Человек с малой чудесной силой отвечает за участь рода, со средней – за жребий племени, с великой – за судьбу народов Орто. Быть шаманом – значит навек распрощаться с простой человеческой жизнью и постоянно быть начеку. Имеющий дар повелевать духами искушаем демонами чаще, чем любой другой мастер, и устрашить его стараются сильнее, чем жреца или воина. Случается, шаман падает замертво от одного только вида высших существ зла, которых отважился вызвать на бой.
Внук Мертвого шамана взял деда на руки, покачал его на вытянутых руках и передал Рыре. Высший человек потряс бойкие мощи, как младенца, и вручил следующему. Казалось, скелет мертвеца невесом. Совершая круг из рук в руки, он живо посверкивал глазками и улыбался.
Огонь в очагах на мгновение замер, затем свернулся кольцами и, наконец, вымахнул кверху. Это был хороший знак. Когда дед вернулся к внуку, старшина одулларов испустил радостный вздох.
– Они гадали! – возбужденно зашептал в ухо жреца. – Слава богам, не свалился Хойл! Видел, каким был легким? Как подушка лебяжья! Благоприятный, видно, будет исход!
Высший Рыра снял шапку с кистями. Обычно сонное, лицо его теперь было подвижным и сердитым. Потрясая кулаками, Рыра бросился в угол, опустился там на четвереньки и зашарил пальцами по полу, будто что-то потерял. К очагу он вернулся с чем-то серым и пищащим в руках.
