Мы молчали. И в молчании я чувствовала, как нарастает во мне сила, какой я прежде не знала. Мощное чувство здесь и сейчас. Я крепко держала руку старухи и еще крепче сжимала пальцы Моны. У многих, у всех на глазах блестели слезы. Я видела, как бегают желваки на скулах у Фергюса – он едва справлялся с волнением.
Телекамеры запечатлели все. Стражи в растерянности переглядывались, ждали сами не зная чего. Они готовились подавлять мятеж. Мы не повелись. Я внимательно присматривалась к стражам. Как отобрать у них власть? Я чувствовала себя такой сильной, небывало сильной. И вдруг, я сама не знаю, как мне это пришло в голову – просто само пришло, – я засвистела. Высокий пронзительный свист, я старалась, чтобы это было похоже на их сигнал. Мона тут же подхватила, за ней другие, и вот уже три тысячи человек, три тысячи голосов, все изо всех сил свистят. Стражи растерялись – что делать, как подавлять, это же не бунт? Мы стояли спокойно и мирно, подражали их свисту, отнимали его, присваивали. Один из стражей вдруг уронил щит, снял шлем, бросил его на землю.
– Не могу. – Он пошатнулся, словно теряя сознание.
– Райли! – окликнули его. – Вернись на свое место.
– Нет! Я не могу! Не могу! – твердил он.
– Сработало! – обрадовалась старуха, которую я держала за руку. Я почувствовала, как она распрямляется, становится выше ростом. – Мы в тебе не ошиблись.
Свист становился все громче. Еще один страж вышел из рядов. Женщина. Это Кейт. Она бросила щит, сняла шлем и двинулась прочь от своих напарников – к нам. Встала между мной и старухой, взяла меня за руку. Поднесла к губам свисток и дунула в него – и мы все зааплодировали стражу, свистящему на нашей стороне.
Из окна Часовой башни на нас глядел Арт. С тревогой глядел.
Вот хорошо, пусть тревожится.
Это еще только начало.
61
– Скажи что-нибудь! – попросила меня Кейт. Рука у нее влажная, от нее даже пахло потом – нервным потом. Конечно, она совершила отчаянный поступок, и теперь ей было очень страшно, однако она держалась – силой своего убеждения.
– Что?
– Ты должна что-то сказать людям.
– Верно, давай! – Мона отпустила мою руку и легонько подтолкнула меня вперед.
И вот я стою одна, оторвавшееся звено цепочки.
– Нет! – запротестовала я, кишки свело, глотку перехватило при одной мысли выступать с речью. Я попыталась вернуться в строй, но меня опять вытолкнули вперед.
– Я не знаю, что говорить.
Припомнилось, как несколько недель тому назад в доме Ламбертов Альфа вытащила меня на сцену. Множество лиц, обращенных ко мне с ожиданием, с надеждой, что после их неистовых аплодисментов я скажу что-то волшебное. Полное и безраздельное внимание, вся аудитория на моей стороне, а мне в голову не приходило ни единого слова. Как ни смешно, спасли меня в тот день стражи, сорвавшие мероприятие.
– Говори! – Мона еще разок пихнула меня в спину.
Я все-таки попыталась вернуться, втиснуться между Моной и старухой, но они уже сцепили руки. Я понимала, что камеры направлены на нас, нельзя устраивать сцену. Со стороны это выглядело так, словно меня выталкивали из толпы.
Чей-то голос:
– Это Селестина.
Мое имя всегда легко разобрать, даже если кто-то обсуждает меня в сторонке, думая, что я не услышу. Обе «с» свистом пронеслись над толпой, свист стихал, превращался в шипение, а потом замер.
Я сделала несколько шагов и встала лицом к толпе.
– Меня зовут Селестина.
Слишком тихо. Леннокс тут же заорал:
– Мы тебя не слышим! Поднимись на сцену!
Я сердито оглянулась на него, но его крик подхватили другие. Я думала, стражи не позволят, но они толком не понимали, что нужно делать, никто не контролировал ситуацию, кто-то из их же людей только что перешел на нашу сторону, а верховный судья удалился в замок. Они молча смотрели, как я лезу на помост. Я откашлялась. Жуть какая, тысячи людей смотрят, а на мне обтягивающая красная комбинация, все мои изъяны, все недостатки напоказ. Это они придумали, чтобы нас унизить, но – не сработало. Помните, как советуют людям, боящимся публичных выступлений? Вообразите, что все стоят перед вами в нижнем белье. А тут и воображать не надо. У каждого все несовершенства напоказ. Нет передо мной и одного идеального человека. И никто не станет меня судить – наоборот, глядя на этих загнанных людей, я ощутила такой прилив сил, что куда и страх подевался.
– Меня зовут Селестина Норт, – сказала я громко, и мое имя разнеслось над густой толпой.
Мне ответили громким приветственным кличем – этого не ожидала ни я, ни стражи: они напряглись, готовясь подавить бунт.
– Вчера вечером я смотрела интервью судьи Кревана. Мы все слышали, что он говорил, а теперь, надеюсь, он слышит меня. Теперь моя очередь.
Один из стражей двинулся к помосту, чтобы остановить меня.
– Свободы слова нас никто не лишал, – напомнила я ему. Страж оглянулся на своего командира – тот кивнул, и страж остановился.
Я сама не понимала, откуда берутся слова. Все, что я думала и чувствовала накануне, когда смотрела интервью Кревана, само собой выплескивалось теперь из меня.
– Высокомерие, жадность, нетерпение, упрямство, мученичество, самоуничижение, саморазрушение. Эти семь пороков приписывает нам судья Креван. Но, судья, у каждой медали две стороны. То, что вы называете жадностью, я назову жаждой – жаждой равенства и справедливости в обществе. Назовете меня высокомерной – я скажу, это гордость, я горжусь своими убеждениями и сумею постоять за них.
Я нетерпелива? Да, я ставлю под вопрос ваши приговоры, потому что это не закон, а лишь моральное суждение. Я упряма? Да, я решительна и иду до конца. Вы говорите, я стремлюсь к мученичеству, а я отвечаю – это самоотверженность. Самоуничижение? Это смирение. Саморазрушение? Когда я пыталась помочь Клейтону Берну в автобусе, я вовсе не хотела тем самым погубить свою жизнь, я хотела исправить то, что видела, – бесчеловечное обращение со стариком. То, что вам кажется изъянами, я считаю своей силой, судья Креван.
Не надо стыдиться ошибок. На ошибках мы учимся ответственности. Начинаем понимать, что работает, а что нет. Принимаем решение, что мы в следующий раз сделаем по-другому, как нам измениться, стать мудрее и лучше. Мы – не отклонение от идеала, мы – люди.
Голос мой оборвался на высокой ноте, и толпа радостно зааплодировала.
– Человеку свойственно ошибаться. Мы учимся на своих ошибках, – повторила я, когда гул затих. – Нет страны, где бы не знали этих пословиц. И если пословицы верны, а судья Креван и наши нынешние правители никогда не допускали ошибок, то им придется учиться у нас. Вот я стою перед вами, самый порочный по их меркам человек на земле, столько Клейм нет ни у кого. Сегодня мы выйдем из тени, куда нас загнал Трибунал, присвоивший право морального суждения. Мы – лидеры будущего.
