Папа остановился. Что-то случилось с маячным холмом. Вот опять… Очень слабое движение, скала сжалась, съежилась, как кожа. Несколько камней покатилось на вереск. Остров проснулся.
Папа прислушался. От напряжения у него похолодел затылок. Послышался очень слабый стук, и он почувствовал его всем телом. Он раздавался повсюду, даже в земле.
Папа лег на вереск и прижал ухо к земле. И тут он услышал, как бьется сердце острова. Где-то под чертой прибоя, глубоко в земле, глухо, мягко и ровно билось сердце.
«Остров живой, — подумал папа. — Мой остров такой же живой, как деревья и море. Все здесь живое».
Он медленно поднялся.
Лохматая ель медленно ползла по вереску, как зеленый колышущийся ковер. Папа дал ей дорогу, постоял и почувствовал, что мерзнет. Он видел, что остров живой, что он скорчился на темном дне моря и дрожит, вне себя от страха перед морем. Страх опасен, он может внезапно вскочить, может растянуться во всю длину или колотить наотмашь. И кто тогда защитит маленькие беспомощные создания, которые случайно окажутся поблизости? Папа бросился бежать.
Вернувшись домой, он повесил лампу на гвоздь.
— Что случилось? — спросила мама. — Лодка?..
— Я вытащил ее на берег, — ответил папа.
Семья продолжала смотреть на него.
— Завтра день рождения Рыбака, — сообщил он.
— Что ты говоришь! — воскликнула мама. — Это потому у тебя такой странный вид? Но тогда мы непременно должны устроить ему праздник. Подумай, даже у Рыбака есть день рождения!
— Для него легко подобрать подарок, — решила малышка Мю. — Маленькие пакеты водорослей! Клочок мха! Или мокрое пятно, правда?
— Какая ты злая, — упрекнула ее мама.
— Но ведь это правда! — крикнула малышка Мю.
Папа стоял у западного окна и смотрел на остров. Он слышал, как семья обсуждала две проблемы: как заманить Рыбака на маяк и как перетащить ящик виски с мыса. Но сам папа не мог думать ни о чем, кроме испуганного сердца острова, которое билось глубоко в земле.
Он должен поговорить об этом с морем.
Папа пошел и сел в каморку Смотрителя маяка. Он плыл, как фигура галеона на штевне своего острова.
Это был настоящий большой шторм, которого он ждал. Но тот оказался не таким, как папа его представлял. Вместо белоснежных жемчужных брызг и восьмибалльного ветра бешеная пена, несущаяся серым дымом над водой, море, взбудораженное, взбаламученное, искаженное морщинами, как разгневанное лицо.
Папа тут же отключился, сегодня это ему не составляло труда. Мысленно он разговаривал с морем так же свободно, как его предки.
«Ты слишком большое, чтобы нарочно пугать нас. Это недостойно. Неужели для тебя важно испугать маленький жалкий остров, который все же готов постоять за себя? Тебе бы радоваться надо, что он осмелился залечь так далеко. С кем бы ты иначе смог себя сравнить? Как бы ты мог развлекаться без прибоя? Подумай об этом! Здесь растет маленький хохолок леса, все деревья искривлены и корявы по твоей милости, немного бесплодной земли, которую ты все время сдуваешь, да горсточка крошечных скал, которые ты стачиваешь до основания. И у тебя хватает совести еще и пугать их!»
Папа наклонился и строго уставился на взбесившееся море.
«Одно ты только не учитываешь, — продолжал он, — тебе следовало бы беречь этот остров, защищать и утешать его, а не устраивать такие спектакли! Ясно тебе?»
Папа прислушался к шторму, но море не пожелало ответить ему.
«Ты пыталось запугать нас, но все твои козни ни к чему не привели. Мы выдержали твой натиск. Я пытался понять тебя, и тебе это не понравилось. Мы продолжали строить. Да, между прочим, справедливости ради я должен сказать, что ты поступило благородно, послав нам ящик виски. Я понял, что ты имело в виду. Ты умеешь признавать собственное поражение. Но в отместку наброситься на остров — подло и мелочно. Я все это говорю только потому, или почти исключительно потому, что люблю тебя».
Папа замолчал, он очень устал. Облокотившись на скалу, он стал ждать.
Море ничего не сказало в ответ. Но он вдруг увидел блестящую двухдюймовую доску, плывущую к волнорезу.
Папа стал напряженно следить за ней.
Вот показалась еще одна доска. И еще одна. И еще. Целый воз. Кто-то выбросил в море доски, чтобы уменьшить груз на судне.
Папа вскочил и побежал на холм. Он бежал и смеялся. Море хотело, чтобы они продолжали стройку на острове, хотело помочь им, чтобы они остались здесь, выжили, чтобы им было здесь уютно. Несмотря на то что они заперты здесь, отрезаны от мира этим огромным, неизменным морским горизонтом.
— Выходите! Выходите! — закричал папа возле винтовой лестницы. — Доски! Целый груз досок плывет! Скорее! Нужно собрать их!
Вся семья высыпала на берег.
И вот доски приплыли. Их выбросило на подветренную сторону, и они лежали, слегка колыхаясь на мертвой зыби, тяжелые, неуклюжие, готовые в любую минуту уплыть, чтобы облагодетельствовать другие берега. Нужно было действовать быстро, Морра их побери. Они не знали, что вода холодна, и с разбега бросились в море. Может, у них в роду был когда-нибудь морской разбойник, и, почуяв незаконную добычу, он теперь вселил дух жадности в своих потомков. Им это было на пользу, потому что печаль острова и одиночество моря так долго угнетали их. А теперь, позабыв про все это, они с восторгом таскали доски и складывали их в штабель на берегу. Таскали и складывали… Они весело перекликались, стараясь перекричать шторм, чтобы показать, на что они способны.
А над объятым штормом островом чистое небо светило звездами.
Нелегкая, но увлекательная работа — вытаскивать двухдюймовые доски на сушу, они непослушные и тяжелые. Такая доска, мчась по волнам, как таран, может сломать лапу. Тут она очень опасна.
Но потом, лежащая на берегу, где море не может ее достать, она настоящее сокровище, в особенности потому, что добыта разбоем. Блестящая, теплого цвета от старой смолы, тяжелая, великолепная, с клеймом владельца на конце. Посмотришь на нее с гордостью завоевателя и сразу подумаешь о трехдюймовом гвозде, о том, как он поет, когда его забиваешь в доску.
— Сейчас точно не меньше девяти баллов! — крикнул папа. Он глубоко вздохнул и поглядел на море. — Это хорошо. Теперь мы выяснили отношения.
Когда все до одной доски были уложены за чертой прибоя, семья отправилась варить уху. Над подветренным берегом, как какая-то живая сила, летал шторм. Малышка Мю едва держалась на ногах.
