Бытует мнение, что, перебравшись в Петербург, Перетц оторвался от еврейских корней. Архивные материалы, введенные недавно в научный оборот, позволяют поколебать это утверждение, ибо установлено, что Абрам тесно общался здесь с выдающимися представителями Хаскалы: Менахемом Мендлем Лефиным и видным общественным деятелем, поборником эмансипации еврейства Давидом Фридлиндером. Они встречались в доме Перетца на Невском (ныне кинотеатр «Баррикада»), где, между прочим, проходили и собрания еврейской религиозной общины. Глубоко символично, что как раз на месте этого дома во времена Анны Иоанновны были заживо сожжены смоленский купец Борух Лейбов и обращенный им в иудаизм капитан-лейтенант Александр Возницын. Шумные еврейские посиделки в доме Абрама вселяли уверенность: в конце XVIII века такое варварство по отношению к иудеям уже невозможно.
В. А. Тропинин. Граф М. М. Сперанский
Примечателен один эпизод, истолкованный историком Ю. И. Гессеном не в пользу Перетца, хотя на самом деле он свидетельствует как раз о заботе последнего о своих несчастных единоверцах. Известно, что Шклов принадлежал тогда бывшему фавориту императрицы Екатерины II графу С. Г. Зоричу разорявшему и притеснявшему местных евреев. Те долго сносили оскорбления и побои (доходило и до этого!) графа-самодура и только в 1798 году, когда спознали, что их соплеменник Абрам Перетц стал дружен с всесильным фаворитом царя И. П. Кутайсовым, выступили с обвинениями против своего притеснителя. Трудно согласиться с Гессеном, что только «дела денежные сблизили Перетца с царским любимцем Кутайсовым», что «Перетц пользовался знакомством с влиятельными сановниками лишь в видах собственной выгоды», а о делах своего народа и не помышлял. Очевидно, что не Перетц, а Кутайсов, который «употреблял всякие уловки и интриги, чтобы приобрести Шклов у Зорича», воспользовался жалобой на этого злодея в своих корыстных целях. Абрам же, выступивший в роли штадлана (представителя еврейства), желал любым путем облегчить участь своих соплеменников, а потому и прибегнул к помощи сановного мздоимца. (Также «беспринципно», кстати, поступил в свое время и известный общественный деятель Нота Ноткин (ум. 1804), когда в 1797 году заручился лестным рекомендательным письмом из рук гонителя иудеев С. Г. Зорича, что и использовал на благо еврейству).
Есть свидетельства, что Перетц размышлял о судьбах своего народа в исторической перспективе. Сохранились воспоминания литератора Ф. Н. Глинки о его беседах с сыном нашего героя, Григорием Перетцем, где тот поведал о сокровенных мыслях отца. «В одно утро, – рассказывает Глинка, – он [Григорий Перетц] очень много напевал о необходимости общества к высвобождению евреев, рассеянных по России и даже Европе, и поселению их в Крыму или даже на Востоке в виде отдельного народа; он говорил, что, кажется, отец его… имел мысль о собрании евреев; но что для сего нужно собрание капиталистов и содействие ученых людей и проч. Тут распелся он о том, как евреев собирать, с какими триумфами их вести и проч. и проч. Мне помнится, что на все сие говорение я сказал: «Да видно, вы хотите придвинуть преставление света? Говорят, что в писании сказано (тогда я почти не знал еще писания), что когда жиды выйдут на свободу, то свет кончится». Что ж, действительно, в Священную книгу Глинка и не заглядывал! Зато искушенный в изучении Торы Абрам Перетц твердо знал радовавшие его сердце пророчества:«… Возвратит Г-сподь, Б-г твой, изгнанников твоих, и смилуется над тобою, и снова соберет тебя из всех народов… И приведет тебя Г-сподь, Б-г твой, в землю, которой владели отцы твои, и станешь ты владеть ею…» (Дварим, 30:3,5).
Обращает на себя внимание, что переезд евреев на новую родину Перетц мечтал обставить торжественно, с помпой. Чтобы другие народы видели: наступил праздник и на еврейской улице. Вечные изгнанники и молчальники обретали, наконец, свободу и право говорить об этом во весь голос! Нелишне отметить, что мысль о создании еврейского государства была навеяна Абраму все тем же Иошуа Цейтлиным. Последний ранее внушил ее Г. А. Потемкину, который даже разработал проект: после победы в войне над турками собрать всех иудеев вместе и поселить на территории освобожденной Палестины. И это были не только слова – светлейший князь для воплощения в жизнь сего дерзкого плана начал формирование состоявшего из одних евреев Израилевского конного полка и даже выделил для его обучения специального офицера. И хотя проект этот остался нереализованным, он, по-видимому, продолжал будоражить просвещенные еврейские умы.
Но в своем отношении к евреям Перетц был избирателен: как истый «митнагдид», он резко отрицательно относился к хасидам, которых воспринимал как заклятых врагов иудаизма. С его точки зрения, хасидские представления о молитвенном экстазе, чудесах и видениях – ложь, оскорбляющая иудаистское богослужение, а почитание ими праведников «цадиков» есть не что иное, как идолопоклонство и «сотворение кумира» из человека. Тем более, мнилось ему, «цадики» завоевывали свой авторитет невежеством и суеверием массы. Как зять талмудиста и ревнителя знаний Иошуа Цейтлина и как светски образованный человек, он не мог не питать неприязни к религиозной партии, которая не придавала учености первостепенного значения.
До нас дошла рукописная биография одного из основателей белорусского хасидизма, Шнеура Залмана Борухова (1747–1812), в коей описывается эпизод, когда сего хасида выпустили из Петропавловской крепости (он туда попал по доносу «митнагдим») и отвели в первую попавшуюся квартиру еврея, которая, как оказалось, принадлежала «крайнему митнагдиду»(!) Перетцу. «Когда Перетц, – говорится далее в рукописи, – к своему огорчению, увидел, что Залман вышел на свободу и явился к нему в дом, он велел поставить самовар и сам стал перетирать стаканы и в промежутке начал громко говорить с ним: «Вы воображаете, – сказал он ему, – что вы спасены, так знайте, что вы еще не на свободе – вы попали теперь в мои руки, и я вас не выпущу, пока вы собственноручной подписью не подтвердите, что вы уничтожаете новое учение и прочие вещи, которые не были в обычае у наших предков…» и т. д. Залман был очень опечален и не знал, как ему быть. Хасиды ждали весь вторник прибытия Залмана, но о нем не было никаких известий; они пошли искать его у «митнагдидов», а хасид Мордка Лепольский пришел в дом Перетца, – и каково было его удивление, когда он увидел, что Залман там сидит, а «митнагдид» стоит и оскорбляет его. После этого Залман пошел к Мордко в дом, говоря ему: «Вы меня оживили, ибо, поверите ли вы мне, что время, проведенное мною там, было хуже, чем в Тайной канцелярии…»
Когда в 1802 году, уже при Александре I, для составления законодательства о евреях был создан Еврейский комитет, Абрам Израилевич был одним из немногих евреев, приглашенных участвовать в его заседаниях. Вместе с известным Нотой Ноткиным и еврейским публицистом Иехудой Лейбом Неваховичем (1776–1831) он участвовал в консультациях членов Комитета. Однако, если Ноткин подавал проекты об улучшении положения единоверцев, а Невахович выступал в печати против распространения в русском обществе антисемитских предрассудков, то роль Перетца как правозащитника иудеев не столь заметна. Как это ни странно, но о трудах Абрама на благо еврейства лучше всего рассказывают его враги. «Сперанский, – пишет сенатор-юдофоб Г. Р. Державин, – совсем был предан жидам, чрез известного откупщика Перетца, которого он открытым образом считался приятелем и жил в его доме». Да, именно М. Н. Сперанский был в Комитете одним из деятельных сторонников гуманного отношения к евреям. По его мнению, иудеи нуждались не в наказаниях и ограничениях, а, напротив, в том, чтобы им давали больше прав и возможностей, дабы, получая образование и доступ к промышленности и торговле, они могли бы применять свои способности к пользе Отечества и отвыкать от паразитического и непроизводительного труда. «Как можно меньше запретов и как можно больше свободы!» – так сформулировал Сперанский политику империи по отношению к евреям. И Перетца по праву называли «еврейским помощником Сперанского» в этом деле. Между тем отношения их часто изображались и изображаются превратно. Так, совсем недавно протоиерей Лев Лебедев заявил: «Очень богатый еврей Перетц дал крупную взятку Сперанскому, и, приняв ее, сей государственный муж сообщил делу такой оборот». Беспочвенность подобного утверждения показал еще в XIX веке весьма осведомленный барон М. А. Корф, который отметил: «Сперанский действительно состоял в близких отношениях к Перетцу… но, несмотря на все наши старания, мы не могли найти ничего достоверного ни о происхождении этих отношений, ни об их значении… Всего вероятнее, что наш государственный человек поддерживал эту связь потому более, что в огромных финансовых знаниях Перетца он почерпал те практические сведения, которых, и по воспитанию и по кругу своей деятельности, не мог сам иметь. Впрочем, связь с Перетцем… славившимся своим коммерческим умом, ни для кого не могла быть зазорною».
