– Ах ты, глупый шельма, – прошептал Старый Бейли. – И чего ради ты дал себя убить?
Луна в холодной ночи стояла высоко, такая яркая и маленькая, осенние созвездия усеяли черное небо, точно пыль раздавленных алмазов. Хлопая крыльями, на стену опустился соловей, осмотрел его внимательно и ласково защебетал.
– Не твоего клюва дело, – проворчал ему Старый Бейли. – От вас, наглых птиц, тоже не розами пахнет.
На что соловей прощебетал ему мелодичное соловьиное ругательство и улетел в ночь.
Запустив руку в глубокий карман накидки, Старый Бейли достал черного крысюка, который за время путешествия успел уснуть. Крысюк сонно огляделся по сторонам и зевнул, показывая огромный, по-крысиному пестрый и длинный язык.
– Лично я, – сказал черному крысюку Старый Бейли, – был бы счастлив, если бы у меня вообще обоняние отшибло.
Он посадил крысюка на камни Лондонской стены, и крысюк тут же запищал, защелкал и замахал передними лапками. Вздохнув, Старый Бейли пошарил по карманам, осторожно вынул из одного серебряный ларчик, а из другого, внутреннего, – вилку для жарки гренок.
Серебряный ларчик он положил де Карабасу на грудь. Потом отошел на несколько шагов и, с опаской протянув вилку, откинул ею с ларчика крышку. Внутри на подушке из красного бархата белело утиное яйцо, показавшееся в лунном свете голубовато-зеленым. Старый Бейли занес вилку, зажмурился и разбил яйцо.
Треснуло оно с громким хрустом.
На несколько мгновений воцарилась полнейшая тишина, а потом ни с того ни с сего поднялся ветер. Направления у него не было, но дул он как будто со всех сторон – налетел, как внезапный смерч, подняв в воздух опавшие листья, страницы газет, весь городской сор. Ветер встопорщил поверхность Темзы и взметнул ее воду тонкой пылью.
Это был сумасбродный ветер, опасный, безумный ветер. Все владельцы палаток и прилавков на палубе «Белфаста» его прокляли, вцепившись в свои пожитки, чтобы их не унеслось прочь.
А потом, как раз в то мгновение, когда уже почудилось, что ветер вот-вот станет настолько силен, что сдует и мир, и сами звезды, и люди полетят по воздуху точно иссохшие, кружевные осенние листья…
В это мгновение…
… все кончилось, и листья, и газеты, и целлофановые пакеты попадали на землю, на мостовую, на воду.
Высоко на обломке Лондонской стены последовавшая за ветром тишина была в своем роде столь же громкой, как сам ветер.
И вдруг ее нарушил кашель. Гадкий мокрый кашель. За ним последовали шорохи, с которыми человек переворачивается на бок, а за ними – шум, какой издает тот, кто ужасающе и непристойно блюет.
Маркиз де Карабас выблевывал клоачную жижу на Лондонскую стену, коричневой слизью пачкая серые камни. Немало времени потребовалось, чтобы из его тела вышла вся вода.
А потом хриплым голосом, больше похожим на скрежещущий шепот, он произнес:
– Мне, кажется, перерезали горло. У тебя нет ничего, чем бы его завязать?
Старый Бейли порылся в карманах и вытащил оттуда длинную неряшливую тряпку, которую протянул маркизу. Обернув ею несколько раз шею, маркиз туго ее завязал. Старому Бейли это не к месту напомнило высоко подвязанный шейный платок денди времен Регентства.
– Попить есть что-нибудь? – проскрипел маркиз. Достав фляжку, Старый Бейли отвернул с нее крышку и протянул маркизу, который отпил добрый глоток и, поморщившись от боли, слабо закашлялся. Черный крысюк, с большим интересом наблюдавший за происходящим, начал спускаться со стены. Он расскажет Златовласкам: все услуги оплачены, все долги возвращены.
Маркиз вернул фляжку Старому Бейли, который поспешил спрятать ее под оперенной накидкой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Бывало и лучше.
Маркиз неуверенно сел, его била дрожь. Из носа у него текло, взгляд безотчетно перескакивал с предмета на предмет: он смотрел на мир так, словно никогда прежде его не видел.
– Хотелось бы знать, чего ради ты пошел туда и дал себя убить? – спросил Старый Бейли.
– Ради информации, – прошептал маркиз. – Люди говорят гораздо больше, если твердо знают, что тебе недолго осталось. А когда с тобой покончено, они выбалтывают еще больше.
– Значит, ты узнал, что хотел?
Маркиз ощупал раны у себя на руках и ногах.
– О да. Большую часть. У меня теперь есть основательное подозрение, ради чего все затевалось.
Тут он снова закрыл глаза и, обхватив себя руками, медленно закачался из стороны в сторону.
– Ну и каково это? – спросил Старый Бейли. – Я хочу сказать – быть мертвым, каково это?
Маркиз вздохнул, потом скривил губы в слабом подобии улыбки и с проблеском прежнего сарказма ответил:
– Проживи достаточно долго, Старый Бейли, сам узнаешь.
Вид у Старого Бейли стал разочарованный.
– Сволочь. И это после того, как я столько трудился, чтобы достать тебя из той речки мертвых, откуда не возвращаются. Ну – как правило, не возвращаются.
Маркиз де Карабас поднял на него взгляд. В лунном свете его глаза казались очень, очень белыми.
– Каково это – быть мертвым? – прошептал он. – Очень холодно, друг мой. Очень темно и очень холодно.
Рассматривая, д'Верь подняла цепочку повыше. С нее свисал, поблескивая красным и оранжевым в свете от жаровни Кузнеца, серебряный ключ.
– Отличная работа, Кузнец, – улыбнулась она.
– Благодарю тебя, госпожа.
Надев цепочку на шею, она спрятала ключ под многими наслоениями одежды.
– Чего бы ты хотел взамен?
Кузнец заметно смешался.
– Мне бы не хотелось злоупотреблять вашим добросердечием… – забормотал он.
Но д'Верь скорчила рожицу, мол, «ладно тебе, валяй».
Наклонившись, он достал из-под горы инструментов резную шкатулку. Выточенная из черного дерева и украшенная вставками из стекла и меди шкатулка была размером с увесистый словарь. Кузнец повертел ее в руках.
– Это шкатулка с секретом, – объяснил он. – Я получил ее за мелкую работу несколько лет назад. Но сколько ни пытался, все равно не смог открыть.
– Давай сюда.
Взяв шкатулку, д'Верь провела пальцами по гладкой поверхности.
– Неудивительно, что ты не сумел ее открыть. Механизм заело. Там все безнадежно заржавело.
Вид у кузнеца стал унылый.
– Значит, я никогда не узнаю, что внутри.
Д'Верь скорчила довольную рожицу. Ее пальцы исследовали поверхность шкатулки, скользили, гладили и нажимали. Вдруг из стенки вылез штырек. До половины задвинув его на место, она повернула. В недрах шкатулки щелкнуло, и в боку открылась дверка.
