– Шофера ко мне, Бориса, – приказал он Зое Космодемьянской, едва та появилась на пороге, – и Высторобца.
20 сентября, среда, 11 час. 15 мин.
Зверев задумчиво повертел в руках небольшую кассету, вставил ее в магнитофон, послушал с неподвижным, внезапно потяжелевшим и посуровевшим лицом, затем прогнал пленку назад – до конца прогонять не стал, остановил и вновь включил запись. Склонил голову набок, стараясь разобраться в металлическом неприятном голосе, доносившемся из магнитофонного динамика: «Ну что, получил совет? Милицейский начальник тебе правильно сказал – набивай торбу, деньгами американского производства, иначе…» Зверев покашлял в кулак, вздохнул с видом, будто его допекала какая-то боль, допекала и в конце концов допекла, терпеть ее не стало мочи, повел головой в сторону.
– Ну и ну!
Сказать генералу Звереву больше было нечего.
«Ты понял, что будет иначе? Делаю второе предупреждение, арбуз – ты совершил две ошибки. Третьего предупреждения не будет. Понял?» Генерал остановил магнитофон.
– Что же в результате получается, Волошин, две ошибки – это два звонка Белозерцева ко мне? Так?
Долговязый парень в клетчатой рубашке и простых джинсах «мосшвеевского» производства, сидевший за приставным столиком, склонил голову:
– Так, товарищ генерал.
– Каким же образом они меня засекли, а? Как прослушали разговор?
– С этим мы разбираемся. Думаю – разберемся. Не сразу, но разберемся, товарищ генерал. На телефонном узле уже работает техническая группа.
– Сколько человек?
– Двое.
– Сегодня разобраться нельзя?
– Дайте немного времени. Если бы это была спецсвязь, тогда бы дырку нашли скоро, но вы-то говорили через город, а там дырка на дырке, сплошное решето, и через какую щель утекает вода – сразу не определить. Но наши работают, и работают быстро и аккуратно – комар носа не подточит.
– Вода, – хмыкнул Зверев, – тоже мне сравненьице! Это что же, я – производитель воды? Ладно, даю вам сутки, завтра в одиннадцать ноль-ноль доложите. А теперь вот это, – генерал показал на магнитофон и нажал пальцем на клавишу. Из черной пластмассовой щели резво, с коротким клацаньем выскочила кассета. – Засекли автора?
– Занимаемся, через пятнадцать минут буду готов доложить.
– Хорошо. А голос-то какой… Слышали, майор? Будто через задницу говорит. А в заднице – железные зубы.
– Желудочный голос.
– Все равно. Он что, использует какую-то хреновину, техническое приспособление, чтобы голос так звучал?
– Не думаю. Все природное.
– Ничего себе природа! – тоном, полным холода, проговорил Зверев. – То кошки с шестью ногами рождаются, то рыбы без глаз, то человек с желудочным голосом. Двадцатый век, будь он неладен. М-да, оч-чень характерная примета – этот голос. Не надо никакой идентификации, голос – как фотокарточка, ни с кем не спутаешь, – Зверев побарабанил пальцами по столу, потом снова загнал кассету в магнитофонный зев, ткнул мизинцем в клавишу, послушал, остановил магнитофон. – Через пятнадцать минут жду вас на доклад, майор.
20 сентября, среда, 11 час. 20 мин.
Ирина Белозерцева дрожащими руками накапала валокордина в стакан с холодным пузырящимся нарзаном, выпила, опрокинулась на постель, покрытую тигровой шкурой. Шкуру эту муж когда-то привез из Кении, где он успешно продавал российский алюминий, – валокордин не подействовал, по ее щекам снова густо потекли слезы.
– Ко-остик! – прошептала она, кривясь ртом. – Ко-остик!
Голос ее растворился в гулкой тиши комнат. Ирине сделалось страшно. Стараясь успокоиться, унять дрожь, она разжевала таблетку валидола, еще какое-то заморское снадобье – розовую овальную пилюлю, прописанную домашним врачом без всяких рецептов, она даже не знала ее названия, сладкую на вкус, подумала о том, что похищение Костика – наказание за грехи. За ее грехи. Ну зачем ей нужен был Олежка? И не так он красив, не так остроумен, не так талантлив – обычный пустой безденежный человек, пытающийся натянуть на себя маску полушута-полугероя, мало на что способный… Она заплакала сильнее, щеки от размытой краски сделались черными, краска сползла со щек на шею.
– А-а-а, – задыхаясь, стараясь справиться с собой, с острой тоской, с болью прокричала она зажато, на несколько секунд отключилась – свет перед ней померк, сделался серым, крошечным, потом и вовсе погас. Ирина затихла, словно бы ее опутала неведомая хворь, подмяла под себя, лишила всего – и теперь вот решила лишить жизни… Застонав, Ирина сделала усилие, порвала путы и снова пришла в себя. – А-а!
Это Бог наказывает ее за грехи, за Олежку, за мелкие увлечения и пороки студенческой молодости, наказывает Белозерцева за его похоть, за то, что вечно бегает за чужими юбками – не всегда чистыми, за Виолетту… Грешны они перед Богом, грешны. Оба грешны. Ирина снова заскулила, подтянула к себе ноги, свернулась, как в детстве, калачиком, забылась на несколько минут.
Очнулась от того, что кто-то тряс ее за плечо. Ирина не сразу сообразила, что с ней, где она лежит и вообще где все происходит – в забытьи, в одури или наяву, замотала протестующе головой, попыталась оттолкнуть тяжесть, навалившуюся на нее, выкинула перед собой руки, уперлась во что-то плотное и закричала.
– Тихо! – она узнала голос Белозерцева. – Чего орешь, как оглашенная? Ты что, испугалась? Это я.
Она открыла глаза. Над ней действительно склонился Белозерцев, постаревший, с ввалившимся ртом и окостлявевшими висками, с тусклым, без жизни и обычного блеска взглядом.
– Ты?.. Ты чего? Почему так рано?
– Почему, почему… По кочану да по кочерыжке. Ладно, ты и так все знаешь.
– Знаю. – Ирина снова скривилась лицом, заплакала горестно: – Ко-о-остик!
– Хватит дождя! – довольно грубо оборвал ее Белозерцев. – Развела тут сырость, и без тебя кругом все хлюпает. Тошно! – он прошел к домашнему сейфу, врезанному в стену – к сожалению, только наполовину; глубже врезать сейф не удалось, стена оказалась слабой и тонкой, – замаскированному под отделение секретера, открыл его. Услышав громкое рыдание Ирины, нервно дернул головой. Он понимал, что Ирину покоробила его грубость, понимал, что надо бы дать «задний ход», отработать обратно, приласкать жену, сказать ей несколько добрых слов, но не стал делать этого, внутри у него возникло что-то протестующее, словно бы Ирина была виновата в похищении Костика. Вторично дернул головой: сдерживать себя не мог, что-то надломилось в нем, – если Ирина была в чем-то виновата, он бы убил ее. Удавил бы собственными руками. Этими вот… он посмотрел на свои руки.
Вытащил из сейфа несколько пачек долларов – домашний запас «налички», который держал у себя на всякий случай, но до нужных ста пятидесяти тысяч – первого «взноса» – было далеко, затолкал пачки в синюю сумку с надписью «Белфаст», озабоченно подумал о том, что деньги все равно придется брать взаймы, может быть, даже придется попросить кредит в Центробанке у зама председателя, с которым он был хорошо знаком, перебросить кредит в посреднический банк и там превратить его в наличные деньги, поскольку напрямую «наличку» в Центробанке брать нельзя.
