А она оставалась геомантом. Меченая с рождения наследственностью прабабушки, уходящей во тьму веков, и с четырёх лет отделённая от всего этого естественного процесса жизни индивидуальным обучением, нацеленным на то, чтобы поставить её талант на службу всей Земле… Она сама должна была обеспечивать беспрерывность всего этого процесса – рождение, жизнь, смерть, – вынужденно лишив себя… Чего? Страстей? Желаний? Да не похоже. Всё-таки большинство геомантов спокойно и без проблем выходили замуж или женились по любви, рожали детей, воспитывали внуков…
Но какого-то ощущения жизни её, видимо, лишили при обучении. Думать за всех, думать о какой-нибудь литосферной плите в Марианской впадине, думать о грозящем селем оползне в Алазанской долине, думать о «ледяном дожде» в Лабрадоре, думать о бабочке в провинции Сычуань…
И за всеми этими событиями не иметь возможности разглядеть простые и полные драматизма жизненные истории всегда привычно веселого коллеги по работе или приютившей их с Юлечкой и Календулой тотемской коренной горожанки…
И вдруг она с ожесточением и злобой снова вспомнила генерала и его слова.
«Настоящая история?! Настоящая история?! Вот она тебе – настоящая, самая подлинная, которая только существует на свете! Вот она, как дважды два: первая, подчистую убитая, семья остроухого, который сидит передо мной, а ведь там были два маленьких мальчика, просто дети… И… женщина, да, не феминопредставитель, а женщина, как ты любишь подчёркивать, которая всего-то и имела счастья, что одни сутки, а потом против собственного убеждения стала снайпером на Последней Войне. И таких – миллионы. И если это – та история, которую ты считаешь настоящей, то я лучше буду за тех, кого ты назвал придурками и блаженными!».
Шуша вздрогнула.
– Ты чего? – тронул её за плечо Гарасфальт.
Она осмотрелась, приходя в себя. Юркий самолётик уже снижался, но облаков не было, и Шуша увидела в иллюминаторе вдалеке, за лесами, подмосковные коттеджные посёлки.
– Ничего, просто задумалась, – улыбнулась она.
– А можно отвлечь? – он забавно склонил голову, вглядываясь в её лицо, и она кивнула. – Слушай, почему тебя Шушей назвали? Ты ведь Александра? Почему не Саша?
– Смотри, в ответ спрошу про твое имя! – пригрозила она. – Всё просто. Папа звал Сашей, мама – Шурой. Дедушка имена объединил. К тому же, я в детстве шепелявила страшно, так что вопрос не стоял.
– Понятно… – протянул остроухий, видимо, размышляя над причудами имянаречения. – У меня тоже всё просто. Я на одну четвёртую Тёмный… гм… остроухий, да и родился очень смуглым. Вот и назвали Гарасфальтом. «Чёрная смола» означает. А можешь мне ответить на ещё один вопрос? – спросил аналитик.
– Смотря на какой… – она с опаской глянула на остроухого: его интонация вдруг стала чересчур серьёзной.
– Извини, если что… В общем, ты как-то… странно… Да ладно, мне показалось, – махнул рукой он и, оттолкнувшись ногами от пола, уселся поглубже на кресле.
Шуша иронически улыбнулась, глядя на будущего счастливого папу дочки.
– По-моему, уже было сказано достаточно многое, тебе не кажется?
Гарасфальт смущённо рассмеялся.
– Слушай… Извини уж… Ну, если что… Просто мне показалось, что лётчик наш…
– Не показалось, – сразу убрала улыбку Шуша. – Он произвёл на меня впечатление.
Она отвернулась, понимая, что аналитик не отстанет. Она просто пыталась взять небольшую паузу, чтобы внятно сформулировать свои ощущения, но спустя пару минут поняла, что не получается.
– Я вдруг увидела… – обернулась она к коллеге. – У нас такое редко бывает… Ну, в общем, картинку. Она равно может относиться и к прошлому, и к будущему. Только эта точно относится к будущему, понимаешь? Иначе он не летал бы тут… На простом эмчеэсовском борту…
Шуша демонстративно, привлекая внимание Гарасфальта, окинула взглядом салон самолётика.
– Я чувствую, ему предстоит великое будущее, веришь? Гарасфальт, глядя ей в глаза, медленно кивнул.
– Тогда ещё вопрос можно?
Снова начались перегрузки. Двигатели загудели особенно сильно, как обычно при посадке. Шуша, схватившись за подлокотники, кивнула, сжав зубы и радуясь, что на этом типе самолётов всё-таки предусмотрены ремни безопасности.
– Тебя-то чего директор в Москву послал? – прокричал Гарасфальт, точно так же сжав ладони на подлокотниках.
Она была бы рада ему сказать, но закладывающий вираж самолёт вдавил её в спинку кресла, вытолкнув воздух из лёгких. К тому времени, когда они ощутили касание шасси, Шуша уже успела передумать.
– К дедушке как раз… А зачем – извини, не скажу. Мне тут ещё дальше лететь…
Гарасфальт фыркнул, отстёгивая тугой ремень и поднимаясь на ноги.
– Ну вот! А я тут один, как дурак, должен утечку информации организовывать… Тьфу! Если бы это исходило от вас, геомантов, – это было бы серьёзно… А что аналитик-то… Вечная морда бюро на всех пресс-конференциях…
Самолёт выруливал ближе к зданию аэропорта. Шуша уже видела в иллюминатор огромные буквы «Домодедово», установленные на крыше серого пятиэтажного корпуса без особых архитектурных излишеств.
Наконец машина в последний раз дёрнулась, двигатели взревели и заглохли.
– Прелестно! – с улыбкой сказал Гарасфальт, державшийся рукой за поручень, проходивший сверху салона, и шагнул к пассажирскому выходу.
Шуша глянула ещё раз в иллюминатор у кресла, встала и пошла за ним. И вдруг споткнулась: аналитик внезапно рванулся обратно и склонился перед своим иллюминатором. И тут же рухнул перед ним на колени, загораживая проход.
– Ты чего? – спросила Шуша.
– Прелестно… – пробормотал он с каким-то странным выражением. – Ты только посмотри. Не иначе, генеральчик наш…
Шуша наклонилась и выглянула.
Самолёт уже был оцеплен. Вокруг, положив руки на весьма недвусмысленно выглядевшие автоматы, стояла как минимум рота спецназа МЧС. Лица у солдат за прозрачными щитками казались озадаченными. Шуша прикрыла глаза: ну да, со стороны хвоста ещё бойцы подбегают…
Дверь кабины пилота хлопнула, и вошёл давешний лётчик. Они обернулись.
– Диспетчерам поступила ошибочная информация об угоне самолёта, – теперь он не улыбался, но Шуша всё равно не могла не залюбоваться его открытым уверенным лицом. – Сейчас всё выяснится. Подождите, пожалуйста. Она проводила лётчика взглядом.
– Какой угон? – толкнул её в бок Гарасфальт. – Ты понимаешь? Ты понимаешь, в чём дело?! Этого же лет пятьдесят не было! Это генералишка, он!
Гарасфальт принялся лихорадочно рыться в вещах. Наконец извлёк из глубин сумки сотовый и принялся нажимать кнопки. Шуша встала и, махнув рукой Гарасфальту, прошла к кабине.
– Можно к вам? – постучалась она.
Лётчик открыл, не глядя на неё. Он одновременно прижимал к ушам две пары наушников:
