– Сейчас исправим.
Он мягко погладил шушин локоть, прошептал какое-то заклинание, и вдруг неожиданно легко подхватил её на руки и зашагал обратно по склону. Шуша обхватила деда за шею.
– Матильда! Да где тебя носит?! – рявкнул киреметь. Эхо было достойно Большого зала Консерватории.
Он шёл ритмично, размеренно, что-то напевая про себя, и в какой-то момент Шуша, наконец, расслабилась. Она снова ощутила его запах, всегда внушавший ей уверенность, что всё будет хорошо. Запах коры деревьев, хвои, мёда, листвы, земли, лесных цветов, грибов – странно-острый запах, в котором были смешаны ароматы раскрывающихся весной почек и падающих под ноги осенью жёлто-бурых листьев, снега и весенних ручьёв, медуницы и ландыша – и безвременника с чернушками. Незабываемый запах вечно живого леса.
Странный запах, который она помнила с детства. Запах, воспоминание о котором заставляло её во время детских ссор в московском дворе кричать на обидчиков: «А мой дедушка! А вот мой дедушка! Он всё равно сильнее!»
Впрочем, это было ещё до того, как её забрали в школу геомантов…
– Дует в этот раз сильно от входа, – пробормотал дед. – Я ж не закрывал до конца Дверь, не думал, что именно ты придешь…
– В смысле? – не поняла Шуша.
– Да считал, с этой посадкой раньше приедут… Как этих… Официальные лица, да. Дверь не прикрыл. Тебя-то всегда услышу, даже если запрусь, а так – как знать, кто там постучится…
Это высказывание вернуло Шушу к реальности.
– Деда… А письмо-то… – с ужасом вспомнила она и дёрнулась из его рук. – Письмо!
– Сиди! – рявкнул дед. – Угомонись, наконец! Тебе мало суеты?!
– Но деда!!! – она снова подняла руку к глазам, пытаясь рассмотреть в жемчужном свете неба циферблат часиков.
– Угомонись! Здесь я хозяин! Заткнись и доверься. Переговоры уже идут, – он сказал это таким спокойным и уверенным тоном, что она замерла.
Впереди, под склоном, замаячило в бледном свете заката озерцо, затянутое туманом, а на берегу виднелся знакомый с детства дом – изба, выстроенная вокруг огромного дуба. Чуть поодаль виднелись хатки, пятистенки, и кое-где – вполне современные кирпичные коттеджи. Обитателей заметно не было: кое-кто предпочёл блага цивилизации, пользуясь домами в зимнем посёлке только на каникулах, а остальные уже впали в спячку до весны и будут просыпаться лишь по праздникам.
Внезапно дед оступился, схватившись рукой за ствол сосны, Шуша рефлекторно вцепилась в его плечо. До берега озера надо было ещё спуститься по усыпанному хвоей склону и пройти вдоль петляющего русла ручья, впадавшего в Бездну.
– Дедушка… Тебе же будет легче меня нести, если ты обратно… Ну, в смысле, обычным… Станешь… Не хронологически одарённым… Или я сама пойду… – робко предложила Шуша.
Старик остановился и уставился на неё с недоумением. Вдруг его лицо исказилось, на карий глаз наползла слеза, и он громогласно захохотал. Его руки сами собой расслабились, и Шуша, цепляясь за серо-коричневый тулуп, сползла на землю.
– Ну ты даёшь! Ну это вообще… – хохоча, говорил дед. – Вы там что, совсем с ума посходили со своей политкорректностью?
Шуша, сидя на хвое, озадаченно покачала головой.
– Внучк'… Ну сама'т посуди… – дедушка присел и, иронично заглядывая ей в глаза, перешёл на диалект местных техноориенталов. – Мушшина'т в самом расцвете сил'т несёт на руках особь женска полу… Весьма половозрелую…
Он заколотил по земле кулаком, от смеха мотая головой и подвывая.
– Дак скажи, не примут ли это за сэкшуэл харрасмент'т, а? Чай ты скажи? – продолжал гоготать он.
Шуша рывком встала, схватила сумку и развернулась, собираясь бежать к берегу озера.
– Ну нет уж, погоди! – ещё не отсмеявшись, дёрнул её за руку он. – Свою внучку дед имеет право отнести домой на руках сам, несмотря ни на какую политкорректность! Хронологически или альтернативно я одарённый, но дай хоть на ручках подержать!
У берега озера дышалось легче. Здесь, ближе к центру зимнего поселка, аномалии температуры и давления из-за разницы между внешним миром и этим уже сходили на нет.
– Матииииильда! – прокричал дед, приложив ладони воронкой ко рту.
Шуша благоразумно не спрашивала, кого именно он так настойчиво зовёт. Уж точно не какую-нибудь её троюродную сестру, в этом она была уверена. Хотя, конечно, у неё уже много лет закрадывались подозрения насчёт существования каких-нибудь пяти-, а то и семиюродных родственников.
– Вот незадача-то. Куда ж она пропала… – киреметь сердито потёр лицо, подхватил шушину сумку и скомандовал: – Пошли.
Она всё-таки отстояла право идти самой после того, как на том склоне речь зашла о политкорректности. Её беспокоило другое.
– Дед, ну как там с письмом, а? Время истекает… – она опять потеребила деда.
– Без нервов. Переговоры ведутся. Успокойся. У вас там ровно двадцать ноль-ноль, и не мешай! – уверенно повторял киреметь в ответ на все вопросы.
Когда Шуша вконец извелась от повторения слов «У вас там ровно двадцать ноль-ноль!», хотя по её расчётам и показаниям наконец пойманных на запястье часиков выходило, что сейчас уже без малого девять вечера, и заорала благим матом. Дедушка, уверенно отклонив подставленное к его лицу шушино запястье с циферблатом часов, счастливо улыбнулся и произнёс:
– Ты посмотри вокруг. Ты оглянись, какое небо. Это, по-твоему, двадцать один час двадцать третьего октября?
Крыть Шуше было нечем: ночи здесь всегда были белыми, в какое время года ни окажись. Она покачала головой и покорно поплелась за дедом.
– Тииииильдушка! – крикнул дед, подходя к дому. – Маааата! Он взбежал на крыльцо, откинул щеколду на двери, и Шуша вошла в дом, где родилась, в котором каждый год бывала по нескольку раз. Не замечая, не обращая внимания, как стареет и сам дуб, вокруг которого изба построена, и брёвна стен, ставшие мохнатыми от времени, как темнеет побелка печки.
Грубая кора колоссального дуба, охватившего корнями, каждый толщиной с её туловище, сруб колодца посреди избы… Колодца, воду из которого дедушка доставал по особым «священным» дням и раздавал остальным жителям леса буквально по капле. Колодца, в который он по праздникам опускал в ведре бутылку местного пива или даже сивушки. Последнюю ему подвозили к Орлику местные водилы из числа особо доверенных… Шуша вспомнила свой детский страх и невольно содрогнулась, – после таких подарков вода в колодце всю ночь плескалась сама собой, звук разносился по избе, пугая её, а дуб колотил ветвями по крыше, мешая спать…
Запах хлеба и тлеющего в печи торфа, – дедушка предпочитал пользоваться им, уверяя, что даже сушняк и валежник, горя в печке, «пугают» живые деревья вокруг… Всё это было таким родным, таким знакомым, таким сладким! Она поводила пальцами по знакомым с детства извивам жилок на дверях… Погладила печку и понюхала кончики пальцев… Шершавые доски пола…
