– Вообще странная вещь, – продолжал рассуждать столь открыто вольнодумствующий Евгений Назимов. – Как при самодуре и карателе императоре Павле, так и при сыне его, нынешнем весьма либеральном императоре, знавшем, как говорит молва, о заговоре против августейшего отца, гнусный временщик остается в фаворе. Сие есть загадка, достойная удивления.
– Думаю, воспитание при постоянных вахт-парадах, прусская «фридриховская» маршировка и муштра с детских лет внедрились в сознание тогда еще цесаревича Александра. Хотя он был любимый внук императрицы Екатерины Алексеевны, весьма поощрявшей вальяжность в нравах и патриотическое рвение к пользе отечества, но…
Сеславин не знал, чем объяснить успех и личное пристрастие к малообразованному, вороватому Аракчееву (так судят в некоторых кругах) обоих императоров, всегда довольно разных в своих проявлениях. Вздорный Павел и обаятельный Александр – оба необычайно благоволят Аракчееву.
– О, ваше высокопревосходительство, мсье Сеславин! – услышал Александр Никитич однажды и, слегка оторопев, увидел раскланивающегося перед ним художника Сен-Обена. – Я не надеялся увидеть вас воочию. У меня остался только ваш портрет. Теперь, раз вы вновь в Теплице, я мог бы написать ваш портрет в несколько другом ракурсе. Война окончена, узурпатор пленен.
– А где ваша покровительница баронесса Амалия фон Тизенбах, с которой вас связывала столь редкая привязанность? – не без тайной злости спросил Сеславин. – Вы помните, господин художник, наш обед у госпожи баронессы?
– О, конечно, помню, это было незабываемо! – воскликнул Сен-Обен. – Скромному портретисту иметь честь находиться за обеденным столом с героем войны против Бонапарта, русским генералом, и австрийской баронессой, одной из красивейших женщин Европы…
– Кажется, на другой день вы снова находились в гостях у баронессы. А нас как раз задержали на одни сутки.
– Не может быть. Но я не знал об этом и с раннего утра уехал погостить к своему приятелю, тоже художнику из Праги, Карлу Никошеку. Я гостил у него неделю. У него я узнал про дальнейший ход военных событий. В частности, об ужасном сражении под Лейпцигом, где Бонапарт, к счастью, потерпел поражение.
– Значит, вы после нашего совместного обеда, на другой день не ужинали с баронессой Амалией?
– О, что вы! Мсье Сеславин!.. прошу прощения… ваше превосходительство! Я уже сказал вам. На другое утро я уехал в Прагу и не мог находиться в Теплице.
– А я случайно встретил служанку баронессы, и она уверяла меня, будто вы, художник Сен-Обен, ужинали у ее госпожи.
– Но Софи либо обозналась, либо с какой-то целью намеренно ввела вас в заблуждение. У баронессы фон Тизенбах имеется давний знакомый, офицер итальянского кавалерийского корпуса, в составе бывшей «Великой армии». Его зовут синьор Сильвио Монти из Пармы, капитан Монти. Подражая своему кумиру Мюрату «королю неаполитанскому», Монти тоже носит длинные, до плеч, волосы и завивает их в локоны. Ему безумно повезло, он не попал в русский поход, где, говорят, погибли или замерзли в снегах более тридцати тысяч итальянцев. Монти задержался сначала в ломбардском госпитале, заболев какой-то подозрительной болезнью. А потом, когда армия Наполеона приблизилась к границе России, его почему-то оставили в гарнизоне, находившемся здесь, в Теплице. Возможно, это произошло по ходатайству баронессы Амалии, которая с ним тогда познакомилась и поддерживала самые благоприятные отношения. А муж ее, барон фон Тизенбех, имел какие-то общие, думаю, коммерческие дела с начальником местного гарнизона, генералом Морисом Вите. С другой стороны, генерал был очарован баронессой Амалией. Ну а она, знаете ли, не считает возможным отказывать во внимании такому влиятельному человеку, как начальник местного гарнизона. Так вот всё и цеплялось одно за другое. А вы сочли счастливцем меня, бедного художника Сен-Обена, только потому, что волосы мои тоже черны, длинны и завиты? О, это забавное совпадение!
– Так чем же разрешились все эти взаимодействия? – спросил Сеславин, жалея, что намекнул художнику о своем вторичном посещении особняка баронессы.
– Наполеоновский генерал бежал в неизвестном направлении, когда сюда пришла союзная армия. Капитан Монти снял мундир кавалериста и болтается по Швейцарии и Италии, занимаясь игрой в вист с разными проходимцами. Муж баронессы, как вы знаете, умер…
– А что поделывает сама баронесса?
– Баронесса Амалия фон Тизенбах находится в Вене. По слухам, она собирается замуж за довольно престарелого, но весьма богатого и высокопоставленного сановника, имеющего приятельство с самим канцлером Меттернихом. Так что персонажи комедии «дель арте», это итальянская пьеса, где имеется красотка с престарелым ревнивым мужем и двумя любовниками… ха, ха, ха! – Сен-Обен явно на что-то намекал. – Я хочу сказать, что персонажи находятся все в разных местах. Но мне, как художнику, хотелось бы только одного: еще раз сделать графический портрет русского генерала Сеславина за весьма умеренный гонорар.
Глава десятая. Победившая Россия и успокоенная Европа
I
Лечение минеральными водами принесло ощутимую пользу. Во второй половине тысяча восемьсот четырнадцатого года гусарский генерал Александр Никитич Сеславин прибыл в свой полк, возвратившийся из Франции в Россию.
Победителей встречали с ликованием и восторгом. Как и имена других героев 12-го года, имя Сеславина было у всех на устах. В народе и образованном обществе пересказывали почти фантастические истории о его невообразимой храбрости, удачливости, прозорливости военного командира и победоносных исходах во многих сражениях. На стенах постоялых дворов, на ямских станциях, в простых крестьянских избах – везде, вместе с портретами Кутузова, Багратиона, Кульнева, Давыдова и других, появился портрет партизана Сеславина.
Тут же, в Москве и Петербурге, было издано немало брошюр, коротких воспоминаний (основательным работам о героях Отечественной войны еще предстояло состояться), даже анекдотов и лубочных картинок для простонародья. Денис Давыдов, сам прославленный герой и основатель маневренных «партизанских отрядов», к тому же известнейший поэт, писал в популярном альманахе о Сеславине:
«К военным качествам Фигнера он присоединял строжайшую нравственность и изящное благородство чувств и мыслей. В личной же храбрости не подлежит никакому сомнению: он – Ахилл, а тот – Улисс». Фигнер представлялся Давыдову не всегда безупречным с нравственной стороны, и потому отождествлялся с хитроумным Одиссеем. Отдавая должное храбрости и боевым достоинствам Фигнера, его упрекали за жестокость к пленным французам. Но Сеславин, не уступая Фигнеру в дерзкой предприимчивости и неукротимой энергии, к пленным был всегда снисходителен, несмотря на то, что французы (по приказу Наполеона) расстреливали партизан, если они попадались им в руки. Заслуги Сеславина высоко ценили Кутузов, Барклай де Толли, Ермолов, Витгенштейн, Чичагов. Его любили солдаты и казаки, воевавшие с ним в конной артиллерии, в партизанском отряде и позже – в Сумском гусарском полку.
