Прогулявшись между ваннами, подергав своим приплюснутым носом, ничего, судя по всему, не придумав, да и не желая думать, Яхмос вышел за ограду. И сразу свистнула стрела. Она задела висок парика на голове полководца и немного повернула вокруг своей оси, так, что Яхмос ослеп на один глаз.
Санех и охранники выхватили мечи, оглядываясь и пытаясь сообразить, откуда прилетела стрела. Им не пришлось долго думать. Из-за ближайшей дымящейся свалки вылетел, вопя непонятное распяленным ртом и размахивая шипастой палицей, огромный гиксос и ринулся на Яхмоса. Два копьеносца, стоявшие справа и слева от генерала, сделали шаг вперед, одновременно выставили вперед бородатые копья и аккуратно проткнули грудь нападавшего.
Яхмос поправил парик и стал зряч на оба глаза.
69
– Где мы? – спросил Мериптах, ошеломленно оглядываясь.
Апоп не мог ответить, он бурно дышал после подъема, успокаивая обеими ладонями могучую грудь. Они стояли на вершине кирпичной башни, внутренность которой была аккуратно выгрызена спиралевидной лестницей, только что ими одоленной. Открывшаяся картина делилась на две, примерно равные части. Направо, насколько хватало любопытства, лежало пятнистое пространство – шершавые тростниковые острова и сияющие водные зеркала. Чем дальше, тем власть воды становилась заметнее. В некоторых неподвижных проливах могли бы разместиться целые флоты, но сейчас мелькали лишь отдельные лодки. Внизу, почти у подножия башни пролегала высокая, укрепленная набережная – настоящая крепостная стена.
Отвечая на незаданный вопрос, Апоп пояснил:
– Когда-то здесь был порт, но потом решено было его убрать. Теперь морские суда швартуются у четырех северных пристаней, а нильские корабли сгружают свои товары там, посмотри. Нет, отсюда не видно.
– А это?
– А это Аварис.
Левая часть картины напоминала собой раскрытый веер с семью или восемью неодинаковыми по ширине лепестками. Они были разделены или стеной, или широкой улицей. И внутренне были устроены все по-разному. Один представлял собою просто кусок тропического леса с разбросанными в беспорядке разноцветными кубиками зданий. Другой скорее напоминал площадку для сушки кирпичей, когда крестьянин выкладывает их из формы рядком друг к другу. Казармы, что ли? Или какие-нибудь мастерские? Были там и городские кварталы, как в Мемфисе – дворцы с большими садами и бассейнами, дома с маленькими садиками и крохотными, как стекляшки, прудами. Мериптах в свое время частенько забирался на пилон храма Птаха и любил поглазеть на родной город. Аварис был больше Мемфиса и, если можно так сказать, гуще. Частью похож, но чем не похож вовсе – это уличным движением. Что можно увидеть на египетских улицах? Бредущего торговца, бредущего водоноса, бредущего крестьянина, погоняющего бредущего осла. Ну, плывущее кресло вельможи под опахалом или под двумя опахалами. Здесь все скакало и катилось. Всадники, всадники и колесницы, колесницы. Даже отсюда, с башенной высоты, это производило впечатление, и казалось, что слышится грохот копыт и колес. Каково же оказаться там? При этом поднятая спешкой пыль не переваливала через высокие стены в тех местах, где они сдерживали улицы с боков. Стало быть, улицы регулярно увлажнялись.
– Это Аварис, – повторил царь, – не только его вид, но и рассказ о нем. В каждой из отдельных частей живет одна из сил города. Приходится следить, чтобы не было меж ними случайного смешения. Часто человек проживает в одной части города всю свою жизнь, трудится и умирает, так и не узнав о существовании других частей. Даже о том, что на эту башню можно подняться, знают не все, и не все, кто знает, сюда поднимались. Вот, посмотри сюда, это район Рехи-Хет, тут собраны все ученые мужи, какие только были в землях нашего мира. Мы отправимся туда, ты все увидишь своими глазами, сможешь поговорить с любым. Вся их мудрость для тебя. Ты теперь ее господин. Понимаешь меня? А вон там воспитательные дома для грудных и подрастающих детей, и дальше школы. Видишь, они как раз…
– А это что? – довольно бесцеремонно перебил правителя Мериптах. За два прожитых здесь дня он полностью освоился с мыслью, что бояться ему тут нечего, и мелкими выпадами мальчишеской резкости понемногу рассчитывался за давившие его все последние дни аварисские страхи.
Увидев, куда показывает рука Мериптаха, Апоп незаметно поморщился:
– Почему тебя заинтересовало именно это место?
– Почему? Вокруг него самая высокая стена и стражники стоят, хотя нигде больше их нет.
– Там живут женщины. Жены Авариса.
– Там живет моя мать? Настоящая мать.
Апоп снова поморщился:
– Я не мог не рассказать тебе того, что рассказал, но все же жалею, что это пришлось сделать. Я боюсь, что все твои мысли будут теперь заняты этим садом. И это будет совершенно напрасно. Много шансов против одного, что женщины, родившей тебя, там нет. Женщины умирают, женщины просто стареют, а там не держат старух, ибо они не могут рожать. Сорок лет – это уже начало старости, а твоей матери должно было бы исполниться примерно столько. Потом, я ведь тебе говорил уже: тех, кого привез Мегила, несколько десятков, и сузить круг нет сейчас никакой возможности. Я же говорил тебе – целая канцелярия в моей канцелярии занимается тем, чтобы все запутать в делах о рождении, а еще лучше – сделать забытым. Это невероятное стечение удач, что Мегиле удалось до чего-то дознаться. При этом надо помнить, что он мог и ошибиться, принять за подлинный след своего отцовства какую-нибудь хитрость канцелярских писцов. Но есть довод главнее против мечтаний в ту сторону. Никакого подлинного родства ты не обретешь, даже если тебе укажут эту женщину. Она не узнает тебя, ты не узнаешь ее. Вы обнюхаетесь, как животные, и ничего не вспомните совместного, общего. Она даже не кормила тебя, ты даже не обнимал ее. Хочешь что-то возразить?
Мериптах отрицательно помотал головой, продолжая при этом все же смотреть в сторону лепестка, жирно очерченного высокой кирпичной стеной.
70
Воталу-бимес стоял у окна и рассматривал камешек, схваченный специальными узенькими щипцами, держа их против света. Прищуренный глаз рождал впечатление неприятной озабоченности. Хирург хмуро беседовал сам с собою и с камешком, шевеля толстыми губами.
Сетмос поздравил его с наступлением нового утра, несомненно наступившего благодаря усилиям божества, имя которого входит в состав его собственного имени. Воталу угрюмо хрюкнул, не отрываясь от своего одноглазого занятия.
Сетмос помялся, не умея объяснить себе тон хирурга – то ли свойственной ему в иные дни мрачноватой неприветливостью, то ли вчерашним злым вином. Был один проверенный способ смягчить настроение соседа – проявить интерес к его работе.
Оказалось, Воталу добыл сегодня на рассвете этот камень из тела доставленной к нему женщины. Она долгое время жаловалась на трудности с извержением мочи, и трудности эти привели к тому, что она стала на край гибели и даже молила о смерти, видя в ней избавление от невыносимейших болей. С помощью своих изумительных инструментов Воталу проник в область наибольшей боли, и вот что он там обнаружил.
