– Даже если и приведет, то что? Тогда ты сможешь развернуться и решить, что делать дальше. – Слава не заметил, как увлекся и перешел на «ты». – Перед тобой по-прежнему будет целый мир, и ты сможешь продолжить свой путь, просто выбрав другую дорогу. Многим кажется, что, если попал в болото, – жизнь не удалась, и все кончено. А на самом деле болото на твоем пути – всего лишь знак того, куда не надо ходить. И если быть достаточно наблюдательным и понять, какими путями ты попадаешь не туда, куда хочешь, то тогда путь к болоту можно рассматривать как самый важный опыт в твоей жизни. Ты перестаешь бояться двигаться куда бы то ни было, потому что знаешь, как оттуда выбираться. Уметь понимать, каким образом ты попал туда, где оказался, – мне кажется, гораздо более важная способность, чем уметь принимать якобы правильные и со всех сторон обдуманные решения. Так можно никогда не выйти за порог. Но к вам, юная и храбрая леди, это точно никак не относится. Похоже, вы сейчас чем-то сильно разочарованы и пока не можете очароваться вновь.
– Разочарована… Да.
– Это не страшно, даже закономерно. Испытать разочарование в жизни в девятнадцать лет – такой подарок может позволить себе не каждый.
– Подарок?
– Ну конечно! Такая прекрасная возможность: начать задаваться важными вопросами. Некоторые приходят к этому только после сорока, но начать отвечать на эти вопросы в сорок, означает признать, что двадцать лет до этого ты блуждал впотьмах, и только сейчас у тебя появилась возможность зажечь свет фонаря и понять, где ты и куда хочешь идти. У вас, Елизавета, сейчас есть шанс многое понять о себе и о том, для чего вам дана эта уникальная возможность – исполнить свою партию в этой грандиозной симфонии.
– Вам удалось?
– Мне – да, но я из тех, кто понял это после сорока, до этого блуждая в потемках.
– Как вам удалось зажечь фонарь и увидеть, куда идти?
– Непросто. Сначала я хотел стать самым лучшим художником, чтобы моя мать гордилась мной и любила меня. Это было смешно, потому что невозможно стать лучшим. Можно стать только хорошим. Если ты начинаешь сравнивать себя с другими – ты пропал. Можно учиться у других, перенимать их технику, опыт. Но сравнивать – гиблое дело, потому что всегда, так или иначе, будешь неудовлетворен. Великие не сравнивали, они просто творили, не пытаясь кого-то обыграть и победить. Много лет у меня ушло на то, чтобы понять это, отказаться от соревнования и найти свою нишу: свой способ жить, писать, творить. Свой и больше ничей, несравнимый. Много лет на то, чтобы понять, что моя мать всегда любила меня как умела: ей казалось, что если я буду лучшим, то и весь мир меня полюбит, и тогда я буду в безопасности и стану счастливым. Как она ошибалась…
Потом я хотел быть богатым и знаменитым. А кто в молодости не хочет? Так сильно хотел, что почти стал: многое мог себе позволить, был известен в узких кругах. Но тут обнаружилось, что ни известность, ни богатство не приносят настоящей радости, наоборот, та мука, что заставляла грунтовать полотно и замирать перед первым наброском, стала куда-то исчезать, растворяться. Я перестал мучиться, я мог позволить себе поехать в любую страну, у меня были все возможности черпать вдохновение большой поварешкой в любом уголке земли. Но оно почему-то перестало меня посещать. Именно тогда пустота стала заползать в меня через невидимые щели и вскоре заполнила всего меня. И вот тогда наступил самый трудный период в моей жизни, потому что с этой пустотой не так просто было сладить, ее не наполняло ничего: ни деньги, ни яхты, ни женщины, ни наркотики, ни алкоголь. Наоборот, от всего этого она только разрасталась и тянула куда-то вниз, под землю. Я мучился не один год, пока в какой-то момент не понял, что извне ее не заполнить. У нее такое свойство – все, что попадает извне, ей пожирается, и она становится еще больше, еще сильнее. Только изнутри с ней можно что-то сделать. Что-то открыть в себе самом и позволить этому вырасти.
– Как дереву! – не удержалась я. – Внутри должно вырасти дерево или прекрасный цветок.
– Может, и дереву… но дерево растет само по себе, а тут надо ухаживать, удобрять, беречь. У меня, наверное, больше похоже на цветок, точнее, на оранжерею теперь. Так многое с тех пор проросло. – Он улыбался лукаво и лучисто, отчего мы все заулыбались, даже Лизавета.
– Но вот, что я думаю, мог ли я все это понять в свои девятнадцать? Не уверен. Пока не пройдешь через все это сам, невозможно понять. Так что, скорее всего, я при всем желании не мог избежать многолетнего блуждания впотьмах. И вам, Елизавета, тоже предстоит пройти свой путь, но что-то мне подсказывает, что немало вами уже пройдено и понято.
– Про пустоту это вы точно сказали. Я ее весьма отчетливо ощущаю. Не знаю только, что делать с этим пока…
– Что угодно, только не убегайте от нее, по возможности решайтесь в ней быть. Конечно, это чудовищно неприятно, но как только вы попытаетесь заняться чем-то другим, отвлечься, чтобы не чувствовать этого маловыносимого дискомфорта, то она будет только укрепляться и расти. Потому что ваша пустота – ваш самый большой друг. Она всегда за вас – ведь все, чего она настоятельно требует, к чему взывает, – это ваша жизнь: полноценная, плодотворная, сочная жизнь вашей души. Если мы не даем жить и расти всему этому, то пустота может сделать все, чтобы объявить нашу неполноценную и, по сути, никчемную жизнь недействительной, как прошлогодний проездной.
Слава ушел уже ближе к полуночи. Лиза почти сразу легла спать, Катюшка еще какое-то время вела в комнате ночную компьютерную жизнь. А мы сидели на кухне за столом с давно выпитым чаем и обсуждали гостя. Обе сошлись на том, что он нам вполне даже нравится. Он производил впечатление самостоятельного, умного, интересного человека. В одном только наши мнения не совпадали: Валюшка считала, что Слава не может полюбить такую, как она, тем более сейчас, когда она почти инвалид, а я полагала, что именно такую он, возможно, и искал всю свою жизнь. Десятки европейских красоток много лет услаждали его взор и тело. Никакой, даже самой совершенной, оболочкой его уже невозможно удивить. Он знает, чувствует, любит в ней то, что не каждый увидит, возможно, именно то, что люблю в ней и я. А ее инвалидность главным образом присутствует только в ее голове. Инвалидность на самом деле не увечье и не отсутствие каких-то частей тела, это способ жить, способ относиться к себе самому и окружающим людям.
Весна никак не желала приходить в Москву, заметая ее метелями, как будто от в чем-то согрешивших москвичей требовалось особое зимнее покаяние, прежде чем им дозволено будет почувствовать, как пахнет талая вода, ощутить, как греет солнце, если закрыть глаза и подставить ему лицо. Лиза, приехавшая из Италии на неделю, выделялась свежестью лица и легким, но красивым загаром на фоне бледно-зеленых обветренных лиц соотечественников. Там, в колыбели великой цивилизации, уже все цвело, и весна вовсю радовала, по-видимому, ни разу не согрешивших итальянцев.
