Страже запрещено было произносить имена узников. Умерли они (Василий и Дмитрий) почти одновременно. Произошло это через два с лишним года, осенью 1612-го. Когда стало понятно, что поляки терпят общее поражение в Руси, а засевшие в Кремле вряд ли долго продержатся и вынуждены будут сдаться ополчению во главе с Дмитрием Михайловичем Пожарским и Кузьмой Мининым. Наверно, тогда Сигизмунд и приказал отравить бывшего царя и его брата. Остался помилованным младший Шуйский, Иван. Его стали называть другой фамилией, он должен был забыть свое подлинное имя и происхождение.
А летом 1610 года, в самый день переворота, стало казаться, что заговорщики смогут осуществить свои намерения.
Захарий Ляпунов в присутствии многих бояр-думцев начал выкрикивать свои пожелания, не обращая внимания на возмущение других.
– Пока идет смута и царство в опасности, – говорил упорно Ляпунов, – пока лжецарь с одной стороны, а гетман Жолкевский с другой подошли к Москве, надобно кругом в голос твердить, чтобы князя Василия Голицына на государстве поставити. И пусть патриарх вознесет на голову его шапку Мономахову. А мы все ему поклонимся, начнем без разрухи и свары собирать войска со всех городов русских. И свободить Москву.
– Нет уж, хватит нам своих князей гордых ставить царями. Уж с Шуйским измучилися да разорились. А и Голицына-то сажать на престол – чего толку? Тоже горд вельми и алчен, не хуже Шуйского Васьки. Как в договоре с королем Жигимонтом уложение внесли и согласились, так тому и быть. Пусть королевича Владислава сажают на трон. – Так выступил сам гордец и думский заправила, давно мечтавший о царском скипетре, князь Мстиславский.
– Да-к ен же католик, еретик, как же ему православными повелевать? – словно забыв о соглашении с Сигизмундом делегации «тушинских» бояр, где он избран был главой, вмешался патриарх Филарет Романов. – Думайте о том, чтобы разногласие и междоусобицу закончить. А для того все решать должен патриарх и верхушка боярская в Думе. Царь же, пока в возраст не войдет, будет только видимость на трон превносить для внешнего благочиния. И потому я вашему суждению, бояре, предлагаю утвердить царем не отрока Владислава, католика, а другого, православного отрока, сына моего Михаила. А государством управлять станете вы, думцы.
– Правильно, – поддержал брата влиятельный боярин Иван Романов.
– И нипочем неправильно, – огрызнулся князь Мстиславский.
– Неправильно, – подхватил Иван Воротынский, князь-рюрикович и «свояк» упраздненного Шуйского. – Пока отрок Михаил будет сидеть на троне да ножонками болтать… Скока ему годков-то? Четырнадцать? Ну, понятно. Он, значит, будет сидеть и головенкой в шапке мономаховой вертеть. А повелевать нами будут Романовы. Ты, владыка патриарх, да брат твой Иван. А свары промеж боярства продолжатся. А дворяне, земщина и черный люд роптать и бунтовать будут. Выбирать в цари следует только Владислава, но апосля его крещения в православие.
– Да говорили мы уж сто раз про енто крещение, – простонал князь Андрей Трубецкой, тайный благожелатель Лжедимитрия. – А гетман Жолкевский нам твердит свое: «Как Смоленск сдастся, мол, один королевич Владислав останется, в православие окрещенный, и воцарится над нами грешными». А канцлер Лев Сапега, братец полковника Яна Сапеги, что русских людей по всем городам занятым вешает да в воде топит с бабами и младенцами…
– Ну и чего тот старший-то Сапега, канцлер-то?
– А ничего, смеется. Мы тогда посольством просили все про то же. В православие, мол, королевича, в православие. А он говорит нам, дуракам, ясно и не по-польски, а русскою речью: «Королевич крещен, а другого крещения нигде не предписано».
– Вот я и говорю, – опять возник твердый голос патриарха, – отрок должен быть православный, сын мой Михаил.
– Да-к ведь из Романовых-то был уже у нас царек-то… – ехидно осклабился Василий Голицын. – Ну, не совсем Романов, но все жа родственник ихний… ваш то ись… У Ивана челядинцем служил.
– Кто такой? – непонимающе нахмурился Романов.
– А Гришка Отрепьев! – хохотнул князь Голицын.
– Типун те на язык, князюшка, – рассердился патриарх Филарет и, стуча грозно посохом, покинул заседание думцев.
V
Следуя старому обычаю, Боярская дума выделила семерых бояр с патриархом для управления страной. Земский собор поручил им все дела до будущего съезда представителей разных городов и земель Руси.
Так образовалась Семибоярщина. В нее входили – всегдашний глава Думы Федор Мстиславский, внук знаменитого полководца, спасшего Москву от крымских татар, Иван Воротынский, бывший соперник Шуйского Василий Голицын, брат патриарха Иван Романов, Федор Шереметев, Андрей Трубецкой и Борис Лыков. Кроме Романова, все – князья, «рюриковичи» или «гедеминовичи». Впрочем, Романовы, исконные бояре, были родней рюриковичей.
Дворяне, приказные люди, стрельцы, казаки, находившиеся в Москве, гости и «черный народ» принесли присягу на верность семерым правителям.
Как раз к этому времени, следом за войсками Лжедимитрия Второго, к Москве подошел гетман Жолкевский с огромной армией. С ним был атаман Заруцкий с донскими казаками и воевода Валуев, возглавлявший бывшее московское войско Шуйского, но присоединившийся к договору об избрании на престол королевича Владислава.
Семибоярщина послала своих переговорщиков, чтобы как-нибудь затянуть время и помешать объединению двух неприятельских армий.
Однако Лжедимитрий не стал дожидаться переговоров. Он попытался овладеть Замоскворечьем. Стрельцы из своей слободы начали усиленный обстрел приблизившегося войска самозванца. Находившийся при нем Ян Сапега со своими литовцами приступил к штурму Серпуховских ворот, но неудачно. Ему пришлось отступить.
Следуя своим интересам, поляки Жолкевского не спешили его поддерживать. Зато русские союзники гетмана – мощная рать Валуева – бросились на помощь москвичам, не спросясь Жолкевского.
Валуев ударил на отряд Сапеги. Его стрельцы и пушкари открыли огонь, конница и пехота яростно погнали литовцев прочь. Воинству самозванца пришлось отступить и остановиться только в Коломенском.
На рассвете 27 августа гетман Жолкевский, учитывая приказ Сигизмунда убрать «царька», окружил лагерь «Димитрия Ивановича» в селе Коломенском. Гетмана поддержали московские полки, во главе с самим вождем Семибоярщины князем Мстиславским.
«Димитрий Иванович» сидел в большой избе, где ему обустроили временный приют. Иногда он вставал и беспокойно расхаживал, злобствуя по поводу того, что Сапега не сумел ворваться в Серпуховские ворота.
– Проклятые лентяи твои литвины, пан Сапега, – без всякого стеснения, как бывало при Ружинском, высказывал он свое раздражение. Теперь ему никто не смел возражать, тем более угрожать и грубить. Кругом в избе и по всему лагерю ходили «его» люди – казаки либо ратники из простонародья. Были стрельцы из царских полков, давно ушедшие к «истинному» царю, или воины из отрядов «воровских» бояр. К его войску присоединились даже касимовские татары. Их воевода князь Петр Урусов говорил, что они никогда не покинут «государя» и будут повсюду ему личной стражей, хотя «служилый» касимовский царь Ураз-Мухамед, который ранее находился в Тушине, позже перебрался под Смоленск. Теперь престарелый Ураз-Мухамед служил с отрядом касимовцев в войске короля Сигизмунда.
