– Так-то, сыне, так-то. Святый Сергий поможет. Ему не впервой ратникам помогать. Верно, отец Ефимий? – удостоверился Иоасаф у рослого широкогрудого монаха с такой же широкой густой бородой и буйным волосом, как вся его мощная богатырская фигура. Инок Ефимий отвечал и ранее за порядок и безопасность в обители со стороны монастырского началия.
– Паки и паки
[96] придем к ратным людям и мы, смиренные, припадем с усердием к топору, сулице и палице! Благослови, душе моя, возлюбить ярость народную ко врагу! – молитвенно и торжественно произнес он.
Не успели последние возы из ближних сел с мешками зерна, немудреным крестьянским скарбом, с бабами, державшими на руках младенцев, а также и немощными стариками въехать в распахнутые ворота монастыря, как на московской дороге показались первые всадники в кунтушах, с саблями у бедра, с пищалями и мушкетами. Над всадниками на длинных тростях трепетали при легком ветерке яркие прапоры.
Войско в пятнадцать тысяч бойцов подступило к стенам Троице-Сергиева монастыря. Сапега и Лисовский разъезжали в сопровождении адъютантов вдоль крепостных стен, примериваясь к позициям, где бы можно было установить осадные пушки, и выискивая места, удобные для взятия стен приступом.
На возвышенности против главных Святых ворот польские воеводы остановили коней.
– Надо признать, этот монастырь весьма трудная крепость, – сказал Лисовский. – Стены сажен пяти, не меньше. А кое-где и до семи доберут. Наверно, и достаточно большой толщины.
– Придется, скорее всего, брать штурмом. Значит, часть стены – вон там, например, надо будет разрушить. Для этого следует сделать подкоп. Гарнизон тут наверняка небольшой. Так что мы его легко одолеем. Главное, проломить стену. А пока обстреливать из пушек внутренние постройки и дворы. Вон на площади перед собором толпится народ. Очень удобная мишень для обстрела. Чем больше погибнет от пушечного огня, тем больше страху мы на них напустим, и тем слабее будет сопротивление.
– Я думаю, надо приказать Будзиле взять отряд конных и объехать окрестные села, – продолжал рассуждать Лисовский. – Где есть продовольствие, пусть везут в наш лагерь. Если будут прятать, таких хозяев вешать на воротах для острастки. И вообще пусть забирает весь скот, птицу, все съестное.
– Ружинский обещал в ближайшее время отправить к нам большой обоз с продовольствием, – напомнил Сапега, продолжая разглядывать монастырь.
– Э, знаете ли, Ян… Как говорится, на Ружинского надейся…
– А сам не будь простофилей, не то придется щелкать зубами, – засмеялся Сапега, пребывая в хорошем настроении. Вести осады крепостей, руководить сражением, надеясь на победу и будущую добычу, – это было его жизнью, его призванием.
Осаждающие рискнули сразу приблизиться к стенам монастыря. В них тотчас же стали стрелять из пищалей и тугих луков. Некоторые защитники Троицы целили удачно. Прибывшие под стены враги понесли потери и вынуждены были торопливо отступить.
Забравшись на верхнюю площадку Пятницкой башни, князь Долгорукий вглядывался в картину осады. Смотрел зорко на пушечные батареи, устанавливаемые рослыми канонерами, на роты жолнеров и группы казаков, стрелявших в защитников с разных положений и даже наскоку, с седел коней.
– Готовятся, сукины дети, – сказал князь Голохвастову, стоявшему рядом. – Следить надо во все глаза, чтобы не прозевать какого-нибудь подвоха. Ты спрашивал сельчан, Алексей? Хотят ли мужики ежедневно дежурить на стенах и, в случае приступа, принять бой?
– Все, как один, Григорий Борисович. Народ у нас хороший. Когда враг приходит с войной, мужики готовы сражаться, не щадя жизней своих, за отчину, за семьи свои, за веру православную.
– А за царя? – усмехаясь, спросил князь.
– Ну, за Шуйского небось не очень-то, – засмеялся Голохвастов. – А вот за мощи святого Сергия Радонежского уж твердо постоят, до конца. Я верю и в ратников наших, и в простых смердов – тут они едины. Шуйский ли? Али Димитрий Иванович, посылающий нам под стены ляхов, казаков, черкасов и всякий сброд? За них вряд ли стали бы особо стараться.
Скоро начался обстрел монастыря. Ядра падали по большей части на площадь возле Успенского собора, разбивая телеги и возы с сеном. Люди вместе со своими лошадьми, коровами и прочей живностью прятались в кельях каменных монастырских строений или прижимались к стенам. Коровы мычали, лошади тревожно всхрапывали, блеяли козы, собачонки, проникшие вместе с остальными деревенскими беглецами, сердито лаяли. Плакали маленькие дети, те что постарше прижимались испуганно к матерям. Мужики осторожно выглядывали из узких окон на падающие и вертящиеся раскаленные шары.
От грохота ядер и гула пушечных выстрелов дрожали крепкие каменные стены храмов и монастырских келий.
Службы в церквах не останавливались ни на один день, священники молили Бога, Пресвятую Богородицу и святого Сергия об «избавлении от врагов немилостивых, от поганых католиков-басурман».
Поляки стреляли по Троице с разных сторон, но чаще всего с Красной горы, самой большой высоты вблизи монастыря. Палили, пока не опускалась ночь, и яркие звезды не приплывали на черное осеннее небо.
Ночью осажденные выходили из тесных келий на площадь, на улочки, во дворы. Дышали холодным свежим воздухом, разжигали костры. Варили кашу или похлебку. Для дальнейшего пропитания резали скот, обмолачивали снопы, завезенные в монастырь. Запасали воду из колодцев, питьевую и в случае пожаров – для погашения огня. Хоронили скорбно на монастырском кладбище погибших от ядер или случайной пули.
Через несколько дней монахи принесли архимандриту подарок от осаждавших.
На площадь упало ядро, полое внутри. Там оказалась грамота тушинских начальников, в которой они ругали осажденных за их нежелание признавать государя Димитрия Ивановича и царицу Марину Юрьевну. Требовали открыть ворота и присягнуть «истинному» царю, сыну великого государя Ивана Васильевича. От архимандрита Иоасафа желали запрета учить воинство и народ не покоряться царю Димитрию. Сапега и Лисовский обращались и к воеводам, и ко всем ратным людям, убеждая их к сдаче монастыря; в противном случае грозили всем злою смертью. Грамоту прочитали воеводам и другим начальникам.
Убеждения и угрозы вражеских предводителей остались тщетными. Монахи и ратные люди видели перед стенами обители святого Сергия не того, кто называл себя сыном царя Ивана Васильевича, хотя и это было бы очень сомнительным доводом. Они видели войско иноверцев, поляков и литвин, пришедших расхитить и осквернить православную церковь, и предать поруганию гроб великого чудотворца.
Поразмыслив и посоветовавшись с воеводами, отец Иоасаф продиктовал своему помощнику, иноку Осипу Селевину:
«Да ведает ваше темное державство, что напрасно прельщаете Христово стадо, православных христиан. Какая польза человеку возлюбить тьму больше света и переложить ложь на истину. Как же нам оставить вечную святую истинную православную христианскую веру греческого закона и покориться новым еретическим законам, которые прокляты четырьмя вселенскими патриархами? И какое приобретение оставить нам своего православного государя и покориться вам, латыне иноверной? Никак не можно свершить подобного святотатства».
