– Ну, пан Скотницкий, поднимем чары за…
– Ваше Величество, только за ваше здоровье, за вашу доблесть и удачу!
– Благодарю вас, пан Скотницкий.
Пир начался с взаимных приветствий, радушных угощений, всевозможных любезностей. Когда воевода, любивший смачно покушать, увлекся после нескольких чарок жаренной в сметане рыбой и наклонился над блюдом, плечистый слуга высоко поднял обливной ковш и ударил Скотницкого по лысеющему темени. Пан воевода беззвучно повалился со стула.
– Давай, давай, живее, – сказал Рукин парням, явившимся с большим мешком.
Мешок был похож на тот, в который днем затолкали Казимирского. Но парни оказались другие, хотя с одинаково жестокими разбойничьими глазами. Воеводу засунули в мешок, молча и сноровисто вытащили из горницы.
Самозванец сел к столу, наполнил бокал из хрусталя водкой и медленно выпил. Отдувшись, повертел головой и взял со стола кусок копченого мяса.
Возник Петька Кошелев, перекувырнулся перед «царем» и влез на стул, где сидел в начале ужина воевода. Он налил себе водки, ловко вылил в гортань и сипловато запел:
Тук да тук,
Деревянный стук,
Зять рубил на половину
Все для тещи домовину.
Затопили печку, засветили свечку,
Домовина-то ладна,
Видать даже из окна.
Вернулся Рукин. Подошел к столу, налил чарку, выпил с мороза.
– Чего долго-то? – спросил «царь».
– Да здоровый очень, в прорубь не пролезал. Пока пешней поддолбили. Потом уж все хорошо стало.
– Хорошо говоришь, Рукин, сукин сын? – пьяно переспросил «Димитрий Иванович». – Ха-ха! Ну и ладно… И концы в воду…
Такой же участи подвергся и «окольничий» самозванца Иван Иванович Годунов.
А в Тушине металась по своему скромному дому Марина Мнишек. Все письма от «Димитрия» к его нужным людям оказались в руках Ружинского. Хорошо хоть она успела спрятать адресованное лично ей у себя на груди. Распоясавшийся самовластный гетман все-таки не решился запустить свою лапу ей под рубашку.
Но она находилась в состоянии постоянной тревоги, даже страха. Что если Ружинский прикажет ее арестовать? Тогда уж все пропало! Что сделает злобствующий гетман против нее? Неизвестно, все что угодно. Ей же нужно немедля мчаться в Калугу. Там ее муж, царь «Димитрий Иванович», с которым она (пусть не с ним именно, а с его первоначальным подобием) венчалась в Успенском соборе московского Кремля, когда еще и не пахло никаким выгнанным из Польши Ружинским. Что же предпринять? На что решиться ей, женщине?
Ранним утром, едва одевшись, Марина побежала в стан, где располагались тысячные отряды донских казаков. Она шла между коновязей, кибиток, кое-как сбитых домов и шалашей. Она увидела, как со всех сторон на нее оглядываются и к ней направляются бравые усачи с саблями и пиками.
– Братцы, казаки! – закричала отчаявшаяся «царица». – Помогите! Спасите меня! Только на вас, дорогие мои, вся моя надежда!
Вокруг «царицы» мигом образовалась возмущенная, мгновенно накаляющаяся яростью толпа казаков.
– Кто посмел обидеть нашу православную царицу? Да мы того в куски порубаем и кишки выпустим! Говори, государыня-царица!
– Казаки, донцы! – снова воззвала маленькая женщина с распущенными волосами и горящим взглядом. – Гетман Ружинский не выпускает меня отсюда к моему мужу, царю Димитрию Ивановичу. Он в Калуге и прислал мне вчера письмо. Вот оно, подписано его собственной рукой: Димитрий. – Она размахивала письмом самозванца.
К ней подошли есаулы, сотники, кто-то еще из казачьей старшины. Они взяли у Марины письмо, доставленное Казимирским. Прочитали. Потом стали читать громко всей казачьей распаленной толпе. В письме к жене «Димитрий» повторил свои слова из воззвания к калужанам: «Я готов голову сложить за веру православную, за отчину и народ!»
Услышав такие слова, толпа донцов заревела. Некоторые выхватили сабли и завопили: «Кто смеет лишить воли царицу и не отпустить ее к государю?!»
Марина поняла, что достаточно привлекла внимание и накалила казаков.
– А что вы делаете здесь, как жалкие бездомные слуги гетмана? У вас есть царь! Он ждет вас в Калуге. Седлайте коней, казаки, уходите к своему государю!
Узнав, в чем дело, увидев и услышав, что происходит в донских куренях, атаман Заруцкий поскакал к Ружинскому, рассказал о бунте Марины.
– Ах, сучка! Ах, гадюка! – бесился Ружинский. – Как это я до сей поры ее не арестовал? А ты, Заруцкий, не можешь навести у себя порядок?
– Подите-ка, суньтесь к ним сейчас, пан гетман, – обиделся красавец атаман, сверкая глазами.
– Ну да, эта панна ведь, кажется, и твоя коханечка… Вот и взбесилось все казачье быдло! – неистовствовал Ружинский.
– Казаки возмущены не потому, что она чья-то «коханечка», а потому, что Марина Юрьевна венчанная русская царица! – тоже начал кричать Заруцкий. – И надо не забываться в чванстве, а помнить об этом!
– Езжай к Трубецкому, пусть поднимает своих ратников против казаков!
Заруцкий поспешил к князю Трубецкому, изложил происходящее, услышал:
– Я ухожу с полком в Калугу, а твоего Ружинского, я… в гробу… и в мать… и в душу…
– Ружинский прибегнет к военной силе, – предупредил Заруцкий.
– Что? Пусть только сунется, – обозлился Трубецкой. – Все! И тебе, Заруцкий, пора бы решить: ты с кем? Казаки уйдут, кем останешься у поляков? Конюхом?
Беготня Марины по лагерю казаков, ее вопли о засилье Ружинского, предъявленное письмо «царя Димитрия Ивановича» и призыв идти к Калуге возымели действие.
Донцы седлали коней, заряжали ружья. Грузили своими вещами и припасами обоз. С ними уходили полки князя Трубецкого и Засекина. Для охраны царицы выделили триста отборных конников Плещеева.
Длинная вереница всадников, обозы, пушки на полозьях, снова всадники – русские стрельцы и донцы – двинулась через заснеженное поле. Оставляли от Тушинского табора широкий, вскопыченный, перепаханный и унавоженный след.
Гетман Ружинский с искаженным от злобы и боли лицом кинулся к гусарам.
– Панове, надо вернуть в стан казачье быдло! Пан Александр, – обратился он к Зборовскому, – я поручаю это дело тебе. И не щадите их, хамов-схизматиков! Рубите изменников!
Гусары с разгона налетели на хвост вереницы уходящих казаков. Но те открыли по ним пальбу из пищалей, рубили саблями. Бились яростно и ожесточенно.
Когда Марина Мнишек, одетая в гусарский кунтуш и шапку, услышала стрельбу и спросила Плещеева: что происходит? – он ответил:
– Там идет сражение.
– Из-за чего?
– Из-за вас, Ваше Величество.
– То есть как?
– А так. Ружинский не хочет выпускать из лагеря ни вас, ни казаков.
