– Зачем ты выжил из Тушина царя с царицей, пан гетман? – орал какой-то жолнер. – Ты хотел сам править, как будто тебя уже короновали? Из-за тебя развалилось наше непобедимое войско!
– Правда! – кричал рядом гусар, подосланный Тышкевичем. – Для чего ты избавился от царя Димитрия и от Марины Юрьевны? Говори! Пусть все услышат!
Из-за спины Ружинского явился Заруцкий и зычно гаркнул:
– Тише, смутьяны! Дайте ответить гетману! Он недужен, у него тяжелая рана.
– Ах, у него рана? – взревел какой-то полупьяный казак. – А наши раны он считал? Он нас жалел, когда мы бедовали после сражений с москалями?
– Тише! – опять крикнул Заруцкий.
– Я не выживал царя с царицей, – сказал гетман и, слегка пошатнувшись, оперся на перила крыльца. – Они сами ушли, по своей воле.
– Врешь! – визгливо завопил высокий жолнер с повязкой на голове. – Я сам был в карауле, когда по твоему приказу не выпускали из лагеря царя Димитрия. Я сам видел! И я тоже ранен, но всем на это плевать…
– А почему ты, гетман, не пускал нас к царю Димитрию? Почему ты велел стрелять в нас, гад? – Казак схватился за свое ружье и хотел направить его на гетмана. Его с трудом уломали, временно утихомирили.
– Надо идти до короля! – требовали жолнеры. – У него настоящая служба, он платит солдатам жалованье.
– Ага, отвори свой кошель. Король тебе заплатит за твое мародерство, бродяга! Ты когда-нибудь видел что такое воинский порядок? До короля он пойдет…
– В Калугу надо до Димитрия Ивановича, он зовет. А Ружинского он приговорил к казни на плахе за измену царю.
Ружинский невольно дернулся в сторону кричавшего и побледнел еще явственней.
– Нет, надо до короля. Воевать, так воевать как положено. А не рыскать по хатам, не тащить все подряд, как татары.
– А кто заплатит за прошлые сражения? Гетман? У него нет ни злотого в кармане.
– Ну да, у него в кармане вошь на аркане!
– Государь велел прикончить гетмана! – крикнул кто-то из стоявших позади всех.
Грохнул выстрел, пуля пролетела над головой Ружинского и впилась в доску над дверью. Тут же ответил выстрелом кто-то из окружения гетмана. Выстрелы затрещали с обеих сторон. Народ, собравшийся на «коло», бросился в стороны, заряжая пищали, выхватывая сабли. Площадь быстро опустела. В середине ее лежал убитый жолнер и корчился раненый казак. К нему подбежали двое донцов и уволокли товарища.
– Кончай коло! – громко прокричал кто-то, Ружинскому показалось: пан Тышкевич.
Когда Ружинского, поддерживая, увели в дом, он сказал хрипло:
– Это Тышкевич устроил. Негодяй! Хочет выслужиться перед королем…
– Уходить из Тушина надо, пан Роман, – проговорил глухо Зборовский. – Тут все кончено. Или мы перестреляем друг друга. Или попадем в плен к Скопину. Он уже близко.
– Стрелял кто-то из ваших казаков, – сказал Ружинский Заруцкому.
– Пан гетман, я предупреждал вас, если помните, что угрожать казакам, а тем более применить к ним силу – ничего хорошего не даст. Они все равно ушли в Калугу. А сейчас остальные возы запрягают.
– Все уходят к самозваному царю? – с иронией спросил Ружинский.
– Все. Или почти все.
– Есть ли у тебя хоть полсотни преданных казаков, Иван Мартынович?
– Мои станишники мне верны, – ответил уверенно Заруцкий.
– Тогда выполни сегодня мою просьбу.
– Слушаю, пан гетман.
– Прикажи им сегодня в ночь поджечь табор со всех сторон. Уходим, так не оставим после себя ничего.
– Все сделают, как вы сказали, пан гетман.
Остатки польского войска уходили на запад, под Смоленск. Ружинский надеялся присоединиться к королевской армии и этим заслужить прощение Сигизмунда.
В обозе скрипели немазаные телеги, груженные последним награбленным добром. Кое-как укрытые, стонали раненые, когда возы подпрыгивали на ледяных колдобинах или заваливались в раскисшие промоины. Снег почернел, но по ночам еще прихватывал сильный мороз.
Атаман Заруцкий, исполнив приказ гетмана со своими станичниками, уехал вперед от медленно тащившегося польского войска.
– Подожди меня в Волоколамске, Иван Мартынович, – слабым голосом сказал Ружинский вслед атаману.
Ничего не ответив, Заруцкий хлестнул плетью коня и умчался во главе своего отряда. Пешие жолнеры и гусары, сопровождавшие гетмана, с завистью смотрели им вслед.
В Волоколамском монастыре, где решено было сделать привал, Ружинский Заруцкого не застал. Монахи рассказали, что казаки уехали, накормив коней и выгребя из закромов последнее жито.
Ружинский прилег в одной из келий. Однако вскоре прибежал адъютант и сообщил, что войско бунтует. С помощью адъютанта Ружинский добрался до трапезной, где слышались ругань, резкие выкрики и общий шум.
Зборовский, забравшийся на длинный «братский» стол, пытался перекричать сборище гусар и жолнеров. Адъютант помог гетману влезть на лавку, а затем на стол, чтобы его всем было видно. Один из офицеров, молодой капитан Руцкой, неожиданно закричал:
– Нам надо знать, кто оплатит нам прошлые труды, походы и сражения? Король? Но он нас не приглашал в Московию. Это ты, гетман, сказал тогда, что обязуешься наградить нас за участие в войне за трон царя Димитрия Ивановича. Так? Было такое? Так плати, Ружинский, раз ты нанял нас на эту войну.
Поднялся шум и гвалт, от которого, казалось, вот-вот рухнет потолок в трапезной. Ружинский пытался перекричать рев пришедших в ярость польских вояк. Они уже не смотрели на него, а некоторые разбирались между собой. Гетман, каждого слова, даже взгляда которого они так прежде боялись, перестал для них существовать.
Они уже оскорбляли и поносили всех: короля, гетмана Ружинского, полковника Лисовского, полковника Зборовского, князя Вишневецкого, Сапегу и друг друга. Уже сверкнули сабли, щелкнули взведенные курки пистолей. Ну, сейчас начнется…
Гетман плюнул с досады и шагнул вниз, на лавку, но промахнулся. Он рухнул со стола под торжествующий рев бунтовщиков. Ударившись раненым боком, потерял сознание. Зборовский и двое гусар отнесли гетмана в келью, зажгли свечу. Гетман лежал неподвижно, закрыв глаза. Дыхание его еле угадывалось.
Адъютант сбегал за архимандритом. Пришел еще молодой, темнобородый мужчина в клобуке и черной широкой одежде.
– Умирает наш начальник, – сказал Зборовский. – Святой отец, дайте ему глухую исповедь. Прочитайте отходные молитвы.
– Но он же католик, – печально удивился архимандрит.
– Бог один для всех, тем более Бог христианский.
В это мгновение Ружинский перестал дышать.
– Господи, прости рабу Божьему…
– Роману, – подсказал Зборовский.
