– Очень не хороши у вас дела. Плохо, когда народ не един, и монарх в стране не законный, хотя… У нас тоже всякое бывало. Ты держись крепко, Михайль. Ты честный, ты хороший военный, и ты не занимаешься изменой. На тебя у каждого доброго русского есть надежда.
Делагарди ушел проверять порядок в шведских отрядах.
А перед Скопиным выскочили две веселые рожи – Федор и Фома Кравков – доложили:
– Княже, Михайла Васильевич, к тебе рязанцы от Ляпунова.
– Ух ты, неужто? Во легок на помине!
Вошли двое крепких голубоглазых ратников. Чуть коренастые, светлорусые, смугловатые при этом, – видно, что рязанского корня.
– От нашего воеводы Ляпунова Прокопия Петровича великому князю и государю Скопину-Шуйскому Михайле Васильевичу… – один из вошедших протянул Скопину грамоту с висячей печатью.
– Что-о-о?! – воскликнул Скопин, бледнея. – Фома!
Кравков вбежал, растопырился, руки в боки. Рот разинул.
– Стрельцов сюда! За караул этих обоих! – Скопин сорвал печать, прочитал грамоту, разорвал ее и бросил на пол.
Вошли стрельцы, забрали хмурых рязанских посланцев.
Скопин ходил по обширной воеводской избе от стены до стены, сосредоточенно раздумывая над создавшимся положением.
Ему двадцать четыре года. При Борисе Годунове он стал окольничим (высокий чин в девятнадцать лет). Первый самозваный царь Димитрий сделал его еще более преуспевшим придворным, дал звание личного меченосца. Убрали Отрепьева, короновался дядя родной Василий Иванович Шуйский, которого повсюду тайно и явно лают и проклинают за его неудачливость, лживость, скаредность и «неправедность». Однако Скопин превратился в эти страшные годы «тушинского» разгула в вельможу и полководца. Царь Василий Иванович назначал его на очень опасные и ответственные дела. И, слава богу, Скопин везде проявлял сметливость, смелость, удачливость. Да еще превратился в дипломата, когда царь послал его в Новгород заключить военный договор со шведским королем, чтобы нанять в помощь войску европейских наемников.
В один год он приобрел славу, которую другие воеводы могли снискать только многолетней службой и немалыми ратными подвигами. Да, что важнее прочего, Скопин обрел любовь москвитян и других русских земских людей. Врагам же внушил опасливое и настороженное уважение, как воевода, который часто побеждал и оттеснял поляков и воровских казаков в жарких, хотя и не столь крупных сражениях.
Что же за причина славы и народной любви, выпавшие на долю еще совсем молодого царедворца и воеводы? Конечно, в первый разряд ставится мнение, что он честный человек, нестяжатель, хороший начальник для ратников, заботившийся не только о преодолении вражеской силы, но и об обеспечивании войска съестными припасами, удобным расположением в воинском лагере, о желании при жестоких столкновениях с вражескими отрядами стараться так выстроить полки, чтобы победить – не любой ценой, а имея в виду наименьшие людские потери.
Множество сторонних причин способствовали успеху Скопина. Это присутствие в его войске хорошо обученных и вооруженных, хотя и дотошно корыстных, шведских наемников; и то, что самозванец наконец порвал с главарями «тушинцев», а к нему ушли почти все казаки и немало русских «воров», и даже некоторые поляки; и внезапное решение короля Сигизмунда войти с регулярной армией на земли Руси, осадив Смоленск, а к нему бросились с желанием поступить в королевское войско большинство поляков и литовцев. И Тушино оказалось уничтоженным. Народ же приписывал все эти события одному Скопину.
Конечно, многие русские люди видели в молодом, искусном в ратном деле, храбром и вместе с тем осторожном, ловком в обхождении с иноземцами, красивом человеке свою надежду – надежду в наведении порядка на многострадальной земле. Народ мечтал именно о таком правителе, о таком царе.
И вот горячий, не желавший подчинить свои личные стремления общему равновесию во взболомученной стране, не привыкший сдерживаться Прокопий Ляпунов в своем послании Скопину в Александрову слободу, без всяких оговорок называет его царем. Этим посланием он поставил Михайлу Васильевича в положение заговорщика и противника существующей царской власти.
Ночью Скопин думал отчаянно: «Что делать? Отослать этих ни в чем не повинных рязанских мужиков к царю? На дыбу, пытки и казнь?».
Невыспавшийся, хмурый, Скопин велел привести рязанцев к нему в воеводскую избу. Оставшись наедине с ними, сказал:
– Писать Ляпунову не стану, передайте ему на словах. Как не понимает он, что исполнение его желания, о котором сказано в письме, вызовет новую смуту, вражду и кровь. Новые дрязги и схватки в борьбе за трон царский. А потому я велю вам и ему забыть об этой грамоте, как будто ее и не было. И скажите Прокопию Петровичу, что призывать к тому, что он хочет, когда самозванец захватил Калугу и еще невесть сколько земли, когда «воровские» бояре манят в Москву королевича Владислава, когда сам Жигимонт осадил Смоленск, а вокруг Москвы еще рыщут Сапега, Збровский, Лисовский… Я думал Ляпунов умнее – неужели не видит, к чему зовет?
Рязанцы уехали. А Скопин ходил смутный и мрачный, зная, что хоть и не было при разговоре с ними свидетелей, но история о крамольном письме до царя Василия дойдет.
После пожара в Тушине и разгрома Сапеги у Дмитрова очистились дороги к Москве. А по дорогам пошли обозы из ближних и дальних мест. Припасы явились на прилавках, купцы в избах с товаром надели кафтаны праздничные. Побежали разносчики – на шею лотки с блинами да пирогами навесили, бабы моченую бруснику прошлогоднюю в кадках выставили. Торг оживился; загудели, забубнили, заверещали, загыкали, всхохотали человечьи голоса. Москва вздохнула свободно.
И вот дождалась столица-матушка своего освободителя. Священный клир с иконами и хоругвями, купцы с хлебом-солью, скоморохи (исподтишка) с домрами, дудками да бубнами и простой люд с радостными кликами, смеясь, веселясь наконец-то. А на дороге появилось войско.
Впереди под знаменем-хоругвью, где изображен Георгий Победоносец (а до него хоругвь с вышитой Богородицей) два героя: воевода Скопин-Шуйский и генерал Делагарди. А затем, меняясь, то русские, то шведские полки – сперва молодцы Григория Валуева, за ними – шведы под командой опытных генералов – твердого, отважного Горна и сведущего, расчетливого Зомме, за шведами полки русские: Чулкова, Вышеславцева, Полтева – с ним отважные, преданные смоляне, наконец, загрохотали пушки, влекомые по бревенчатой мостовой хорошо кормленными лошадьми.
Дорогу войску преградили священники в золотых ризах, дьякона, взревев, кадят борзо. Именитые москвитяне держат с трех сторон поднос расписной, на нем хлеб-каравай крупитчатый и в середине его солонка с солью. Князь Скопин сошел с коня, принял поднос с хлебом, поцеловал его, отщипнул кусочек, ткнул в солонку, съел. Каравай хлебный отдал помощникам, – подскочили Фома Кравков и Федьша, передали дальше слугам и ратникам. А князь подошел к архиепископу, и тот, осеняя его иконой, произнес сравнение в библейском речении о Самсоне, победившем филистимлян.
