– Ты великий учитель, Александр, и я, как всегда, повинуюсь тебе, – сказала Лоренца, с плутовским взглядом прижимая его руку к своей груди. – Обед будет готов к назначенному часу. Но я теперь лишь ясно вижу, как мало я подхожу твоему великому уму, ибо не могу понять твоего равнодушия относительно ареста кардинала де Роган. На твоем месте вместо званого обеда я бы поспешила заказать для нас почтовых лошадей. Но, быть может, я все еще слишком просто и обыкновенно смотрю на вещи, как бывало в доме моего отца, кузнечного мастера Фелициани, чем ты только что упрекнул меня.
– Ты бываешь подчас слишком глупа, – ответил с раздражением Калиостро. – Что мне за дело до кардинала, скажи на милость? Не в моей власти было охранить его от Бастилии, раз он дал волю своим страстям, загнавшим его в безвыходное положение. Я – человек идеи, и для меня людские страсти – это помочи, на которых я вожу судьбу. Если кардинал вообразил себе, что прекрасная Мария-Антуанетта захочет благосклонно выслушать его, то он этим продемонстрировал великолепный образчик своей глупости, а подобные глупости желательны; они часто помогают подготовлению великих событий. Оттого я и пользовался доверием кардинала ко мне и толкнул его на этот путь. Но что же дальше?
– Но ведь он просил у тебя совета, – возразила Лоренца с хитрой улыбкой, – решаться ли ему на покупку этого баснословного ожерелья, и послужит ли оно его успеху при выражении благоговения перед королевой. И ты, мой друг, отнесся к этому весьма серьезно: призвал так называемую голубицу, то есть невинную молодую девушку и, возложив ей в качестве Великого Кофты руки на голову, чтобы передать ей силу общения с духами, ты поставил перед ней хрустальную вазу, в которой чистая вода представляла зеркало будущего. И невинное дитя увидело в воде высшее благополучие и всякие радости для его преосвященства, так что все это дело было освящено твоей наукой, великий Калиостро.
– Это правда, – возразил Калиостро, громко захохотав, но тотчас же спохватившись, – эти люди, ни во что более не верующие, верят в невинную девушку, извлекающую им пророчества из вазы с водой! Вслед за этим кардинал смело идет в расставленную сеть и связывается с нашей милейшей приятельницей Ламотт, изготовившей ему еще и собственноручную записку королевы. Он покупает ожерелье, а наша добрая графиня Ламотт принимает его для передачи из рук кардинала в руки королевы. В чем же тут можно упрекнуть меня? Я сыграл лишь роль благодетеля для фантазий христианского кардинала. Подобно тому, как светлейший герцог де Роган спал уже у меня на одном ложе с Клеопатрой и Семирамидой и как еще недавно ужинал у нас вместе с Марком Аврелием и Генрихом IV, так было ему еще мною назначено мечтать о любовной интриге с королевой Марией-Антуанеттой. Никакого преступления против прекрасной королевы Франции я не совершил, как не совершил его и против прекрасной Клеопатры египетской, в благоухающую розами и мазями постель которой я впустил кардинала.
– Но кардинал может сослаться на нас, сказав, что мы вовлекли его в этот обман, – заметила Лоренца, на лице которой выражение беспокойства все усиливалось. – Я, кроме шуток, боюсь, мой друг, как бы нас не причислили к соучастникам в этом деле. Кардинал – полупомешанный мечтатель; не долго думая, он откроет все свои дела с нами. Хотя ты учил его искусству делать золото и камень мудрости, за что, как и за все необыкновенные тайны, он платил нам хорошие денежки, однако при умении делать золото он становился все беднее, так что не мог даже внести в срок первого взноса за ожерелье, отчего и вышла вся история. Столь же мало помог ему твой камень мудрости, потому что он становился все глупее и не замечал твоего лукавства. Ты зашел слишком далеко, и я боюсь, что если на этом мы шею не свернем, то все равно нас погубит безумное rendez-vous, устроенное тобою в рощице версальского дворцового парка. Эта мадемуазель Олива, выхваченная тобою из среды порочных девушек Пале-Рояля и соответственно переодетая, оказалась замечательною Марией-Антуанеттой, вконец помутившей разум бедного кардинала; но теперь, когда будет возбужден процесс, девушка эта выдаст тебя как главного виновника. Прошу тебя, Александр, будь благоразумен, бежим сейчас же из Парижа!
– Не понимаю, откуда это малодушие у графини Калиостро, – сердито возразил граф. – Вспомни, какой дух бесстрашия и храбрости обитал прежде в твоем прекрасном теле, когда ни одно приключение не казалось тебе достаточно опасным? А теперь безрассудным бегством, которое всего сильнее может возбудить подозрение против нас, мы должны лишиться всех приобретенных нами в Париже выгод? Нет, я не тронусь с места. Если ж буду обвинен, то сумею защищаться всеми имеющимися у меня средствами. Мое влияние, перед которыми начинают благоговеть даже принцы королевского дома, стремится к полному господству над умами и карманами людей, и вдруг, в припадке глупого страха я должен отказаться от этого?!
– Я не трусиха, – сказала Лоренца, а прекрасные глаза ее сверкнули мрачным пламенем, – но ты знаешь, что я всегда верно предчувствую опасность. Благодаря мне уже два раза, в Лондоне и Мадриде, мы избежали тюрьмы, потому что я вовремя выгнала тебя оттуда, тогда как ты уверял меня, что с тобой ничего не может случиться, потому что ты жил еще до Потопа и носился вместе с Ноем в его ковчеге.
Калиостро расхохотался и на минуту поддался просьбам и ласкам Лоренцы; затем, как бы для ее успокоения, сказал:
– Все подозрение падет на нашу светлейшую графиню Ламотт-Валуа, которую поэтому я и убедил бежать. Сегодня до рассвета она оставила Париж и направилась в Бар-Сюр-Об, где я доставил ей верное убежище у одного могильщика, с которым состою в сношениях.
– Вот почему я напрасно искала ее сегодня! – заметила Лоренца, подумав. – Но ее исчезновение никакой пользы нам не принесет, Джузеппе Бальзамо, – прибавила она настойчиво. – Так как она жила у нас, то здесь и будут искать начала всех ее интриг, и следствие неминуемо. Здесь же будут искать ожерелье. Известно, что королева его не приняла, а следовательно, где-нибудь же оно осталось.
– Не найдут никакого следа, – возразил Калиостро. – У нас в доме нет ни одного камня. Ты ведь знаешь, что мы разобрали ожерелье по частям, и муж Ламотт давно уже в Лондоне для превращения каменьев в деньги.
– Тебе не следовало связываться с этой отвратительной женщиной, – сказала Лоренца с неудовольствием. – Своей дьявольской ловкостью она сумела соблазнить кардинала, она же будет и твоим несчастьем и погубит нас обоих. Скажу тебе, что я никогда не верила в ее высокое происхождение, которое не более как бесстыдная басня. Подобная особа не может быть из старого королевского рода Франции.
– Отчего же? – насмешливо спросил Калиостро. – Вы, женщины, не можете быть справедливыми одна к другой. Знай, дитя мое, генеалогами давно уже установлено, что графиня Ламотт-Валуа ведет свое происхождение от того Карла Валуа, барона Сен-Реми, который был незаконным сыном французского короля Карла IX. Судьба сделала ее бродягой и нищей. Когда я здесь познакомился с ней, она жила милостыней, подававшейся ей придворными в память к имени Валуа. Я раздул пламя предприимчивости в ее жилах, и она отблагодарила меня за это, будучи полезным и ловким орудием для моих планов. И разве это не в высшей степени интересная комедия, когда этот последний отпрыск дома Валуа всею силою интриги наступает на дочь кесарей, чело которой украшено одною из первых корон мира – наследством бедной отверженной? Бриллиантовое ожерелье будет также и орудием мести против гордой дочери кесарей.
