При входе Мирабо офицер встал и, пристально всматриваясь в него, сделал несколько шагов ему навстречу, по-военному отвечая на легкий поклон вошедшего. На вопрос Мирабо о графе Герце он с величайшею любезностью заявил, что он и есть перед ним; когда же и Мирабо отрекомендовался обычными словами приветствия, граф Герц прибавил, что он немедленно будет иметь честь доложить королю о прибытии графа Мирабо, вслед за этим исчез, войдя в самую крайнюю дверь залы. Выслушав по его возвращении, что король не более как через четверть часа покажется там, в дверях своего кабинета, Мирабо обратился к графу Герцу с вопросом, получил ли он высланный ему вчера по почте пакет с книгами и не вручил ли он его уже его величеству.
Дав утвердительный ответ, граф Герц любезно прибавил, что король благосклонно поручил ему изъявить за это графу Мирабо свою благодарность. При этом король заявил, что ему чрезвычайно интересно знать, какой счастливый случай мог занести в Берлин такого путешественника, как граф Мирабо.
По прошествии четверти часа открылась дверь из примыкавшего к зале кабинета, и в ней на минуту показался король. Мирабо едва заметил сделанный им легкий знак рукой, но граф Герц тихо объяснил ему, что это есть повеление войти к его величеству, и, взяв Мирабо за руку, ввел его в кабинет.
Обычная уверенность и некоторое легкомыслие, с которыми Мирабо повсюду являлся, почти оставили его в ту минуту, когда он очутился в непосредственной близости к великому монарху, бросившему на него молниеносный испытующий взгляд, а затем ответившему на действительно полный благоговения поклон Мирабо медленным, дружелюбным наклоном головы.
Маленькая, согнутая, с трудом, дрожащими руками опирающаяся на палку фигура Фридриха поразила Мирабо. Смущенный в первую минуту тем, что должен смотреть сверху вниз на поникшую от старости и болезни голову монарха, он мысленно представил себе всю славу мира, почившую на этой голове, и казалось ему, что смотреть на нее он может только снизу вверх.
Едва они вошли, король кивнул сопутствовавшему Мирабо графу Герцу, чтобы тот оставил их одних, что, как Мирабо узнал в приемной, делалось королем для тех, кого он хотел отличить. Это ободрило Мирабо, которому теперь, с просвечивающей в голубых глазах улыбкой, король указал на середину комнаты, где тотчас же, с легким вздохом, опустился в стоявшее у камина кресло, указав Мирабо на стоявший напротив табурет.
– Ваше посещение, граф, застает меня в борьбе со злой болезнью, – начал король голосом, здоровый и полный звук которого составлял разительную противоположность с его видом. – Но противостоять привету из прекрасной Франции не так-то легко, даже когда едва можешь насладиться им. Вы привезли мне прекрасные книги из Парижа, благодарю вас. Мой друг, маркиз Кондорсэ прислал мне замечательные вещи, недостает только его жизнеописания Вольтера, которым я, понятно, сильно интересуюсь. Недавно еще писал он мне, что труд этот окончен, а между тем не прислал его. Не знаете ли?.. – тут сильный кашель прервал слова короля, начатые таким уверенным тоном, а закончившиеся едва внятными звуками.
Мирабо пришлось для ответа переждать приступ кашля короля, и он воспользовался этими минутами, чтобы осмотреться вокруг себя.
В маленьком кабинете, где он находился, все было так просто, без малейшей пышности, как если б Мирабо сидел в рабочей комнате одного из своих друзей-литераторов в Париже. Плотно уставленные ряды книг по стенам заменяли мебель. Маленький письменный стол был завален бумагами и книгами; единственным же украшением на мраморном выступе камина были золотые часы, нарушавшие тишину равномерно двигавшимся маятником.
Быстро осмотрев комнату, Мирабо перевел было глаза на более чем скромный костюм короля, когда почувствовал на себе его проницательный взгляд, полный одновременно доброты и злости, благосклонной мягкости и едкой иронии.
Король ждал теперь, по-видимому, его ответа, и Мирабо проговорил, благоговейно склоняясь, чего не делал еще ни перед кем:
– Государь, я счастлив, что вашею милостью я приравнен к моим великим соотечественникам, которые должны были бы сидеть здесь, у ног вашего величества, и слышать ваш голос, и что я, овладев их правом, осмеливаюсь говорить с вами. Да, Кондорсэ кончил свою «Жизнь Вольтера», но книга еще печатается в Женеве, где встретились к тому же некоторые препятствия.
За этим последовали воспоминания о Вольтере, причем у Фридриха слышались любовь и ненависть, восхищение и злая насмешка.
– А какова, собственно, цель вашего пребывания в моих владениях, господин граф? – спросил наконец король, меняя предмет разговора.
– Государь, – ответил с живостью Мирабо, – цель моя достигнута уже восхищением, которое возбуждается при виде состояния владений вашего величества. Кроме того, я хотел встретиться здесь с моим братом, маркизом Мирабо, желавшим испросить разрешения вашего величества для присутствия на маневрах в Берлине. Во Франции к тому же я испортил свои личные отношения, несмотря на то что оказал большие услуги министерству финансов. Наш министр финансов, господин Калонн, возненавидел меня за то, что я не пожелал впутаться в его займы и защищать его операцию перечеканки луидоров. Вот я и решился покинуть Францию до тех пор, пока я ей не понадоблюсь и она вновь не призовет меня. Быть может, такое ожидание и безумно, но оно вытекает из всего моего положения. Теперь я вынужден опираться на мою умственную деятельность и мой слабый талант, пока мой отец жив, так как только после его смерти буду обладать большим фамильным достоянием. Вот причины, государь, по которым я принял бы с благодарностью подходящее положение в чужих краях. Я хотел было уже отправиться в Россию, чтобы этой неразвитой и дикой стране посвятить свои свежие силы и услуги. Но я еще лелею надежду, что могу быть полезным вашему величеству. Это было всегда моей любимой мечтой и предметом моего честолюбия; до сих пор, однако, бурная молодость и горькая участь моей родины не позволили осуществиться этому чудному плану.
С величайшим спокойствием и вниманием король слушал его и, помолчав еще некоторое время по окончании речи Мирабо, сказал, пронизывая его блеском своих глаз:
– Возможно, граф, что в России вы имели бы успех, и я серьезно советую вам туда направиться. Моя добрая и прекрасная кузина, императрица Екатерина II, без сомнения, оценит ваши заслуги и талант. Я не хочу больше лишать ее ни одного француза. Довольно она уже сердилась на меня, что Вольтер принадлежал ей не весь, а отдавал кое-что своему старому другу, королю прусскому. Если же она узнает, что я отговорил еще и графа Мирабо ехать в Петербург, то моя жизнь может быть в опасности. Во всех отношениях вы мне кажетесь подходящим для царицы, господин граф, и сделаете там карьеру. Придется вам только хорошенько запрятать ваш образ мыслей, не так ли?
Граф Мирабо стал весь дрожать, как это случалось с ним, когда он думал, что не сумеет сдержать свои страсти. Видно было, что он вел сильную внутреннюю борьбу. Наконец одержанная победа отразилась на его просиявшем лице, и он, по-видимому, простодушно произнес:
– Что такое образ мыслей, государь? И разве Россия сделала что-либо худшее, чем другие государства? Я, например, искренний друг поляков и люблю этот несчастный народ всем сердцем. Но я далек от того, чтобы в раздроблении и разделе Польши винить одну Россию. Бывают события в истории, которые являются действием всех, а не кого-либо в отдельности…
