Едва Мирабо, тихо попрощавшись с погруженными еще в глубокий сон Генриеттой и Коко, хотел удалиться, как на пороге встретил прибывшего к нему с величайшею поспешностью гонца. Мирабо взял из его рук письмо, которое посланный должен был везти в Версаль, если бы не застал его в парижской квартире. С тяжелым тревожным чувством Мирабо стал медленно распечатывать пакет, на адресе которого узнал нежный почерк своей племянницы, маркизы д’Аррагон. Бросив беглый взгляд на короткие строки, Мирабо, пораженный, выпустил бумагу из рук и удалился в соседнюю комнату, чтобы там одному предаться своей великой печали, овладевшей им с невыразимою горечью.
Предчувствие не обмануло Мирабо. Вчера, несколько часов спустя после его отъезда, отец его внезапно скончался. Елена сообщала ему об этом в трогательных выражениях. Когда Мирабо оставил виллу, маркиз, казалось, вновь окреп и приободрился. Елена должна была прочесть ему одну статью из новой газеты Мирабо, причем он занял свое любимое место у окна. Он так внимательно слушал, что заметил сделанный ею при чтении пропуск и попросил вторично прочесть прерванную фразу. Едва лишь она со множеством извинений хотела исполнить это, как заметила, что у старика глаза плотно закрыты. Она поспешно подошла к нему, но глаза его более не раскрывались и дыхание прекратилось. Спокойная улыбка и легкий румянец на лице не могли ее разуверить в наступившей кончине.
К этому горестному извещению Елена прибавляла, что по непременному желанию, ранее выраженному маркизом, тело его должно быть немедленно перевезено для погребения в фамильном склепе в замок Мирабо. Графу Мирабо поручалось приобрести в Париже металлический гроб, выслать его тотчас в Аржантейль, самому же ожидать прибытия тела в столицу, приняв необходимые меры для его безостановочного дальнейшего следования.
Выйдя на улицу, чтобы заняться исполнением печального поручения, Мирабо заметил, что волнение народных масс, на минуту приостановленное в течение ночи, разыгралось опять с полною силой. Улицы кишели вооруженными людьми. Некоторые группы во главе с солдатами гвардейского полка маршировали с барабанным боем и трубами, приглашая встречавшиеся толпы присоединяться к ним, чтобы идти к дому лазаристов на улице Сен-Дени и завладеть находившимися там большими мучными складами. Другая яростная толпа ходила от дома к дому, устрашая жителей и угрожая тем, которые не захотят присоединиться к движению, предать все убийству, грабежу и пожару. По всем улицам встречал Мирабо также людей, направлявшихся к ратуше, чтобы записываться на выставленных там листах в гражданскую гвардию. Дорогой он узнал, что еще ранним утром парижские избиратели собрались в ратуше и учредили собрание депутатов под названием «Постоянного Комитета», который уже стремился захватить власть в свои руки и издал постановление о постепенном образовании парижской милиции числом в 48 000 граждан.
Королевские войска находились в полном бездействии на Марсовом поле, в Сен-Дени, в Сэвре и в Сен-Клу. Среди толпы неоднократно слышалось мнение, что новые министры, между которыми господам де Бретейлю и де ла Галефьеру приписывались самые враждебные против народа намерения, хотят дать свободный ход восстанию, а затем прибегнуть к строжайшим мерам, которые явятся, таким образом, вполне оправданными.
Магазин, который искал Мирабо, оказался закрытым. Открытыми в этот день были весьма немногие. С большим трудом ему удалось отыскать владельца и по внутреннему входу проникнуть в магазин.
Молча и задумчиво рассматривал Мирабо выставленные готовые гробы и, выбрав наибольший из них, сказал владельцу магазина:
– Думаю, что будет лучше всего, если я выхлопочу в ратуше пикет гражданской стражи для безопасного сопровождения по улицам Парижа этого гроба для моего покойного отца.
– Вам нужно в таком случае обратиться к господину де ла Саль, назначенному комендантом гражданской стражи, – ответил купец. – Вам, без сомнения, охотно окажут эту услугу, так как, по виду, вы знатный господин. Истинные друзья народа не доверяют новому Комитету в Отель-де-Виль, а всего менее президенту его, господину де Флесселю.
Мирабо поспешно направился в Отель-де-Виль. По дороге попал в новый народный поток, стремившийся, как он узнал, к тюрьме Ла Форс, чтобы освободить находившихся там заключенных, по большей части жертв несчастья и бедности. С другой стороны ликующая толпа возвращалась из монастыря лазаристов. За ней следовало пятьдесят два воза, нагруженные найденной там мукой и сопровождаемые до торговых рядов людьми почтенного вида, но как бы удрученными тяжестью нищеты и бедствий. Рассказывали, что народная ярость страшно разразилась над столь богато снабженным продовольственными сокровищами монастырем, причем предложенные осаждающим деньги были с презрением отвергнуты.
В то же время в город прибывала масса крестьян, которые, пользуясь сожженными заставами, ввезли громадное количество съестных припасов, и скоро в бушующей толпе распространилось приятное опьяняющее чувство избытка. Внезапно беспредельный восторг наполнил все сердца. Люди, никогда не видевшие и не знавшие друг друга, бросались в объятия, пламенно выражая чувства братской любви. В иных местах слышались еще крики и требования оружия. Громадная, все возрастающая толпа стремилась к Дому инвалидов; перелезая через рвы и стены, ворвалась в него и, с невероятною силою овладев пушками, ружьями и саблями, с триумфом потащила их в Пале-Рояль. Затем пушки были распределены по разным частям города, а именно у въездов во все предместья, у Тюильрийского дворца, а также на набережных и мостах через Сену.
Мирабо вошел в ратушу; здесь его тотчас узнали, и громко и радостно приветствовал. Его повели в залу, где заседали члены Постоянного Комитета, которые, думая, что Мирабо прибыл из Версаля, быть может, с поручением от национального собрания, с живейшим любопытством окружили его. Первые шаги комитета вели к тому, чтобы вступить в сношение с версальским национальным собранием и действовать заодно.
Мирабо заявил, что он пришел как частный человек с просьбой дать ему охрану гражданской стражи для тела его отца. Флессель, стоявший во главе комитета, с величайшею предупредительностью изъявил готовность лично распорядиться об этом. Выйдя вновь на улицу, Мирабо увидал странное шествие людей, следовавших рядами, держась за руки и обливавшихся слезами радости, при выражении сопровождавшей их толпе благодарности и благословений. Это были только что освобожденные народом узники из Ла Форс, по большей части ввергнутые туда бедствиями нищеты, с изможденными лицами, между которыми было много молодых людей с уже поседевшими волосами. Слезы градом катились у них из глаз и были красноречивее всех изъявлений благодарности.
Другую толпу Мирабо встретил на Гревской площади, куда притащили экипаж принца де Ламбеска, чтобы сжечь его, предварительно вынув все находившиеся в экипаже предметы и отправив их самым добросовестным образом в Отель-де-Виль. В другом месте толпа рабочих тащила в сад Монмартрского аббатства одного из своих товарищей, укравшего курицу, для того, чтобы там на дереве повесить несчастного.
В толпе начали украшать себя лентами и значками для обозначения своего образа мыслей. У встречавшихся женщин отбирали ленты для украшения ружей. Вскоре появились различные цвета, которым, по-видимому, отдавалось предпочтение. Сперва был зеленый цвет, с восторгом пристегиваемый к шляпам и оружию как эмблема надежды на обновление всей жизни. Но этот цвет не встретил общего одобрения; раздались голоса, что зеленое есть цвет графа Артуа. После этого вдруг появилась кокарда из белого, синего и красного цветов и была принята всеми желавшими самым решительным образом довести движение до его крайних пределов и обратить его в имеющую все изменить революцию.
