– Вы говорите о событиях в столице? – спросил король, слегка дрогнув.
– Мне сказали, что ваше величество еще не уведомлены, – продолжал герцог. – Главнокомандующий армией не осмелился вчера доложить вашему величеству, что возмутившийся народ с оружием в руках осадил и взял Бастилию, о чем здесь, в Версале, было известно еще вчера вечером. Сейчас курьер из Парижа подтвердил мне это известие. Не только Бастилия пала, но и последовали чудовищные убийства и преступления. Окровавленные головы Дэлонэ и Флесселя носились на пиках по городу неистовавшей толпой. Часть гарнизона Бастилии изрублена. Несколько почтенных инвалидов, охранявших крепость, повешены на фонарных столбах. Вся французская гвардия отпала от своего господина и короля и перешла на сторону народа. И в другие полки проникает измена. Готовый к бою на улицах Парижа народ доходит численностью до двухсот тысяч человек. Боятся, что еще сегодня ночью поднимется поголовное восстание всего Парижа.
Король стоял неподвижно и задумчиво слушал. Лицо его было бледно, но без малейшего движения, как и вся его осанка.
– Так это восстание! – сказал наконец Людовик XVI, как бы внезапно очнувшись.
– Нет, государь, – возразил герцог, – это революция!
– Королева была права, – тихо сказал про себя монарх. – Я пропустил время действовать. Теперь потребовались бы уже потоки крови, чтобы остановить бедствие. Но мое решение принято. Кровь французов не должна быть пролита.
– Государь, – воскликнул Лианкур восторженно, – спасение Франции и королевского дома в этих словах вашего величества! Смею и должен быть чистосердечным в такую минуту. Наибольшая опасность будет тогда, если ваше величество последуете советам своих вероломных министров. Как я благословляю эту минуту, дающую мне возможность стоять лицом к лицу с монархом, обращаясь непосредственно к его решению и его сердцу. Государь, восстание в столице пойдет гигантскими шагами. Умоляю вас, появитесь сегодня же в национальном собрании и произнесите там слово мира. Ваше появление сделает чудо, оно обезоружит партии и обратит наше собрание в вернейшего союзника престола.
Король посмотрел на него долгим, пристальным взглядом. Благородный юношеский пыл, обуявший почтенного герцога, растрогал короля. Взяв его руку, он сердечно сжал ее в своих руках. Затем спокойно произнес:
– Вы сами, герцог, один из влиятельнейших членов этого национального собрания. Можете ли вы поручиться, что мое личное появление будет принято так, как в интересах трона и блага Франции я обязан желать?
В эту минуту ворвался в комнату первый луч восходящего солнца, победив бледный свет еще горевшей свечи.
– Собрание ежедневно и ежечасно желает услышать примирительное слово из уст вашего величества! – воскликнул Лианкур. – Одно лишь ваше присутствие могло бы разрешить все более и более усиливающиеся там сомнения и беспокойство. Сегодняшнее утреннее заседание может как раз принять самый плачевный оборот, если ваше величество не сделает этого спасительного шага.
В эту минуту дверь в комнату раскрылась и вошел Monsieur и граф Артуа. Оба брата короля были сильно взволнованы. По выражению их лиц было видно, что известия герцога Лианкура дошли до сведения Версальского дворца.
Лианкур немедленно подошел к графу Артуа и решительным тоном сказал:
– Принц, вашу голову требует народ! Я своими собственными глазами читал этот ужасный список опальных лиц.
Принц страшно испугался, услыхав эти слова, и, растерянный, остановился среди комнаты.
– Хорошо, если так думает народ, – сказал он, стараясь оправиться. – Я, как и народ, стою за открытую войну. Он хочет моей головы, а я требую их голов. Отчего мы не стреляем? Твердая политика, никаких уступок так называемым идеям свободы и исправно действующие пушки – вот единственно, что может нас спасти!
– Решение его величества иное! – сказал герцог де Лианкур, низко склоняясь перед королем, спокойно, с величайшим достоинством стоявшим, скрестив руки.
– Прошу моих братьев, графа Прованского и графа Артуа, сопровождать меня сегодня утром в собрание Генеральных штабов! – твердо произнес король. – Я хочу явиться туда, чтобы объявить собранию о моем решении отозвать войска, затем объявлю мою волю, чтобы собрание мирно продолжало свои совещания, так как моею главной целью есть желание узнавать через депутатов о воле народа.
В эту минуту в аванзале послышались шаги и голоса, дверь отворилась, и вошла, видимо взволнованная, Мария-Антуанетта, в сопровождении нескольких самых приближенных лиц.
– Ваше величество знает, что произошло? – спросила она короля, вся бледная, со слезами на глазах, схватывая его руки.
– Все опять пойдет хорошо, – сказал король спокойно и с достоинством. – Нам поможет то, что до сих пор мы еще ни в чем не можем себя упрекнуть. Я решил явиться сегодня сам в национальное собрание, чтобы засвидетельствовать о моем личном к нему доверии и объявить об отозвании войск из Парижа и Версаля.
Королева, пораженная, взглянула на своего супруга, затем, выпустив его руку, стояла, поникнув своей прекрасной головой, в глубокой печали.
– Таким шагом ваше величество признаете революцию совершившимся фактом, – сказала она, медленно поднимая на него глаза. – Я удивляюсь, государь, что вы еще раз вступите в собрание, к членам которого принадлежит столько отвратительных, враждебных нам людей, и которое давно следовало бы распустить, как это было решено еще в прошлом месяце!
– Неужели в собрании действительно так много отвратительных людей? – спросил король, добродушно улыбаясь. – Но я вижу здесь перед собой двух милейших членов этого собрания, которые, право же, дают мне мужество вступить в него. Один из них мой старый верный друг, герцог де Лианкур, а другой в свите вашей, королева, славный граф де ла Марк, которого сердечно приветствую!
С этими словами король дружески подошел к вошедшему в свите королевы блестящему кавалеру высокого роста, с приветливыми придворными манерами. Это был граф де ла Марк, принц Аренберг, человек лет шестидесяти трех, занимавший видный привилегированный пост при французском дворе. Он принадлежал к одной знатной брюссельской фамилии, оказавшей большие услуги австрийскому двору, и, рано покончив со своей военной карьерой, прибыл с особыми рекомендациями от императрицы Марии-Терезии к французскому двору в ту минуту, когда Мария-Антуанетта прибыла во Францию как супруга дофина.
– Не правда ли, граф де ла Марк, я могу рассчитывать на некоторую благосклонность у ваших товарищей по национальному собранию? – любезно спросил король.
– Государь, – ответил граф с изысканною утонченностью придворного, – в этом смешанном собрании не знаю ни одного, который бы остался нечувствительным к личному слову монарха и расточаемым им милостям. Дворянство, к которому принадлежу сам, утвердится этим в своей верности; духовенство возблагодарит Бога за проявление авторитета короля, дарующего мир, а третье сословие с удивлением должно будет признать, что всякое спасение исходит только из рук монарха.
