Книга Степан Разин, страница 73. Автор книги Иван Наживин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Степан Разин»

Cтраница 73

И горели леса дремучие, бескрайные буйными огнями народного гнева, и лилась кровь, и как ни слабы были все эти повстанческие отряды в военном отношении, князю Ю.А. Долгорукому – его ставка была в Арзамасе – было не легко бороться с ними, во-первых, благодаря их многочисленности и неуловимости, а во-вторых, благодаря тому, что в своей оценке московской силы ратной князь оказался более прав, чем сам того хотел. Блестящий и такой, казалось, воодушевленный парад пред светлыми очами государевыми под Серебряным Бором не совсем оправдал те надежды, которые он было вызвал. Из своей ставки князь сумрачно доносил в Москву, что очень многие дворяне и люди служивые не явились к исполнению долга на свои места:

«У нас малолюдно, – писал суровый воевода, – стольников объявилось в естях 96, в нетях – 92, стряпчих в естях – 95, а в нетях – 212, дворян московских в естях – 108, а в нетях – 279, жильцов в естях – 291, а в нетях – 1508». Даже угрозы царя в указе особом, что те, которые не поедут и учнут жить в домёх своих, будут лишены поместий и вотчин, видимо, не очень подействовали…

И, чтобы расшевелить беспечную Москву, ратный воевода вместе с этим донесением посылал туда целый мешок воровских прелестных писем…

Тем временем в Симбирске стена вкруг посада была укреплена и вал вкруг кремля поднят. Степан приказал втащить на него пушки, и вот в ответ на суровое воеводское «пушкари, к наряду!..» на валу раздалось не менее суровое «казаки, к наряду!..» И грохотали казацкие пушки, и били в башни и стены и в город, а часто удавалось казакам перебросить через стены и зажженную солому, и сено или дрова. В городе не раз уже начинался пожар. Войско Степана все росло и росло. Встревоженный воевода – прелестные письма в город так и сыпались – посылал несколько раз гонцов в Казань с просьбой о помощи, но он не знал, доходят ли его гонцы по назначению: весь край был объят – огнем восстания. Отсиживаться становилось все труднее и труднее, и казаки, чувствуя это, снова разгорались духом.

Стоял непогожий день. Волга насупилась. Низкие тучи неслись над раскисшей землей. Под стенами Симбирска шло то же, что и всегда: изредка бесцельный выстрел мушкета, изредка так же почти бесцельно громыхнет с той или с другой стороны затинная пищаль, но больше всего – надо же что-нибудь делать – и те и другие бойцы бахвалились и обстреливали одни других крутой матерщиной, дворяне со стен хвалились всех этих холопей на кол посадить, а те грозились своими пиками толстое брюхо господское пощекотать…

Особенно в этом «искусстве брани» отличался Трошка Балала: он часто загибал такую похабщину, что не только свои казаки, но и на стенах все хохотали, и женщины, всегда с любопытством следившие за такими поединками, и батюшки в рясах поношенных. И, отбрив противника, Трошка, высоко неся свою поганенькую головенку, гордо спускался с вала и шел в ближайшее кружало, где он снова и снова изумлял всех подбором неимоверной мерзости.

– Ну, что жа, выходи, что ли!.. – кричали казаки. – Ага. Балалы и того испугались!.. Га-га-га-га… Погоди маленько, отведаете вы у нас вольского дна!..

Вдруг с угловой башни блеснул к казакам длинный, белый язык, пыхнул и закурчавился белый клубок дыма, и ядро, упав на мокрый вал, бросилось в кучу казаков и во что-то сочно шлепнуло. Казаки брызнули во все стороны. На стенах захохотали. А на валу, в грязи, раскинув толстые руки, лежал в крови сине-багровый Тихон Бридун. Ядро угодило ему в живот и все в нем сплющило, измяло и переломало. Высокая мохнатая грудь его, всхлипывая, трудно подымалась и опускалась…

Казаки, оглядываясь сторожко на крепостные пушки, заспорили тихо, как лучше снести старика в посад. Васька Сокольник – в осад он что-то опять заскучал, – за попом побжал…

Бридун ничего уже не сознавал. В душе старика нежным маревом стояло видение милой Украины. Вон хатка белая в садку вишневом, над сонным Пслом, и его Одарка с карими, ясными очами… И кровавый польско-татарский шквал, и гибель Одарки, и гибель беленькой хатки, и гибель всего… И Сеча буйная, и сверкающий Днепр, и задумчивые курганы в туманах утренних… И налет на Анатолию солнечную, и тяжкий полон на турецкой каторге, в цепях, под ударами плетей нестерпимых, и налет казаков, и радостное воскресение из мертвых, и бои, и воля, и – тоска, тоска, тоска… Да, то бандура поет звенящими звуками своими, похожими на слезы серебряных ангелов:

То не сизы орлы во святу неделю заклектали…

И все тоньше, все дальше, все нежнее делается марево Украины милой и – всей его жизни…

– Кончился… – сказал кто-то тихо.

И корявые руки стащили потрепанные шапки со вшивых голов…

Тем временем Степан сидел у себя дома, поджидая каких-то людей, которые, сказывали, только что пришли с Москвы. От нечего делать он перелистывал приходо-расходную книгу хозяина дома, земского старосты, и читал его безграмотные записи: «ходил к воеводе, нес пирог в 5 алтын, налимов на 26 алтын, в бумажке денег 3 алтына да свиную тушу в рубль, племяннику его рубль, другому племяннику 10 алтын, боярыне полтину, дворецкому 21 алтын, людям на весь двор 21 алтын, ключнику 10 денег, малым ребятам 2 алтына, денщику 2 алтына…»

За дверью послышались шаги, и в комнату вошли исхудалые, грязные и мокрые о. Евдоким и Петр.

Они помолились на иконы и низко поклонились атаману:

– Здрав буди, атаман…

– А, старые знакомцы… – сказал Степан. – А я думал, кто… Все живы? Ну, садитесь вот на лавку, отдыхайте… Как там на Москве-то?..

– И в Москве, атаман, народ призадумался… – сказал о. Евдоким. – И дерзить стали властем предержащим… Вот как уходить нам, на торгу, на Красной площади, одного пымали за хульные речи. И говорил тот человек отважно, при всех, что совсем-де Степан Тимофееич не вор, а ежели-де подступит он к Москве, так надо выходить к нему почестно всем народом с хлебом-солью…

– Ну и что же?

– А как полагается: отрубили руки и ноги, а обрубок потом повесили… – отвечал о. Евдоким, ухмыляясь.

– Так. Еще что?

– А еще… А еще, – вдруг осклабился всеми своими желтыми, изъеденными зубами о. Евдоким, – еще царь жениться задумал…

– Ах, старый хрен!.. – засмеялся Степан. – Кого же это он насмотрел себе?

– У боярина Матвеева, вишь, девка какая-то жила. Товар, говорят, самого отменного первого сорту…

– Ну, значит, на свадьбу надо поторапливаться казакам…

– Только вас и ждут… А то все готово…

– Ну а дорогой что?

– А дорогой, Степан Тимофеич, чистое столпотворение вавилонское… – сказал о. Евдоким. – От самой Оки мужики палят усадьбы господские, ловят и бьют приказных, начальных людей, помещиков. И такое-то делают, что иногда и у меня мурашки по-за кож бегают… Пымают подлецы, к примеру, боярыню или боярышню какую, натешатся все вдоволь, а затем набьют ей пороху в притчинное место да фитилем и подожгут. Известно, ту всю так и разворотит, а им лестно… Прямо светопреставление!.. А из Москвы разными дорогами все к князю Долгорукому полки идут. И с Украины, вишь, этих… ну, как их?.. драгунов, что ли, пес их знает, взяли… А мужики везде на переправах их караулят, в лесах засеки устраивают, ямы волчьи по дорогам роют – много, много у тебя старателей-то, Тимофеич, ох, как много!..

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация